Лучшая.

---

Больше всего я рада за Поли Генову, занявшую 4 место. Своё.

If love was a crime, then we would be criminals
Locked up for life but I'll do the time

---

Моё ангельское число - 126.

Число 126=1+2+6=9, число матери или выход сознания на новый уровень. Именно при числе 126 человек использует психическую энергию для выхода в новое пространство и построение нового тела. При этом свойства этого огня, просто трансформация обновления. Он перерабатывает старую материю вдыхая в нее импульс нового движения и новых свойств.

Так увидев перед собой число 126 знайте что вы пройдете через психический огонь и поймете как прекрасна гармония развития. Число 126 есть число трехуровневое, где первый уровень это проявление сущего, второй уровень это отражение этого проявления в вашем сознании. Значит ваше восприятие будет зависеть насколько вы способны это все правильно отразить и запомнить.

Если вы пожелаете это все запоминать, через набор чувств, то вы погрузитесь в океан чувств. И наоборот если вы вооружитесь разумом, то вы скоро поймете,что все что вам представляют, есть только ответ на ваши реакции не более. Все творят ваши мысли которые вы воспринимаете в своей голове.

Тайное значение числа 126=120х6=720, психическое воздействие знаков зодиака на ваше сознание с целью гармонизации пространства временной структуры которую вы представляете. Тайна заключена в том что отражение сознанием воспринимаемого может творить как положительные так и отрицательные построения. Эти построения будут иметь разного направления спирали времени которые закладываются в ваши органы и тело.

Поэтому, когда вы внесли много отрицательного, вам необходимо много потратить времени на излечение разрушающегося тела. Только когда ваше сознание способно контролировать процесс становления в вашем организме, вы скоро начнете пожинать плоды в развитом сильном теле.

Второе тайное значение числа 126=100х26=2600, это число Геракла, который пребывает на небе и удерживает небесный свод от падения. Два сознания являют свод который отражает все что творится на земле и рассеивает в виде песчинок праха по небу. Этими частицами питаются небесные тела и преображаются в виде рытвин кратеров и новых микроорганизмов. Так космос обменивается информацией о жизни на других планетах.

---

Пассивная агрессия.

Это когда человек продолжает делать то, что тебя бесит/оскорбляет/ранит, хоть и знает, что вы это уже миллион раз обсуждали. Или тупо уходит от конфронтации, а ты как хочешь. Как вы с этим справляетесь?

---

Однострочники.

Я долго размышляла какую пару взять следующей и остановилась на Шамал/Бьянки.
Кто-то черкнул про них и вновь проснулся интерес.

---

Eurovision Song Contest 2016. 2 sf.

12/12 Австралия. Объективно лучшая здесь.

10/12Израиль. Несмотря на мерзкую внешность исполнителя, уж извините, получилась сказочная картинка. Всё совпало, что должно было совпасть.

8/12Сербия. Мне понравилась отсылка к феминисткам, хоть я и не приемлю радикальности на сей счет. В данном случае - грамотное решение. Лучше пресного лощеного исполнения, наблюдаемого изначально.

7/12Болгария. Во время прошлого Евровидения мне ужасно она не понравилась, но с тех пор довелось познакомиться получше. Песня долгое время была в моей тройке лидеров. В некоторых местах очень уж рябит в глазах от белого шума и гуляют бэки.

6/12 Норвегия.Одна из моих любимых песен сезона. Агнет пропахала страшную депрессию и, судя по всему, пока так и не победила её. Слабовато, поэтому непроход и мои 6.

5/12 Грузия. Хорошо встряхнули, сильно. Но адовый свет, не для слабонервных.

4/12 Беларусь." Эйвона" слили. Какашка на голове никогда никого не украшала, но жаль его не увидеть в финале. Наверное, даже перестарался где-то и европейской публике это не понравилось. Ребенок в конце неуместен, на мой взгляд.

3/12 Литва. Всё же превзошел себя.

2/12 Бельгия. Задорно. По праву выхватила у соперников последний билет.

1/12 Словения. Лучший вокал. Ужасный вкус и постановка.

---

The Book on Fire.

Оказываеся, у Кейта Миллера есть ещё одна удивительная книга. "Книга в огне", которую Ян Уотсон назвал "песчаной, сюрреалистичной, опьяняющей, полной мудрости и безумия",

Первая глава на английском

CALL ME BALTHAZAR. Call me silverfish, sweet dreams, the end of the rainbow. Call me dust devil, night owl, will-o-the-wisp. Call me the man in the moon. But call me Balthazar, and place a book in my hands. And what book is that, the book I reach for? Ah, that is why you are reading, of course; that is why I am here, in my thin-soled shoes and soiled leather jacket, a knife in my belt and a coin in my pocket, a wink and a grin at the ready, to lead you toward that book. And to lead myself toward that book, because this is a journey we will take together. You can almost see it, the book of our desires, its green morocco binding tooled in gold, the five raised bands on its spine, the uncut pages like sealed lips waiting to be slit with a dagger, the dagger you use to peel your oranges, slay your enemies. (Because this book is also fruit, is also demon.) Or perhaps it’s a soiled paperback lacking a cover, half the pages dyed in blood and wine, every corner creased, the margins filthy with fingerprints, shopping lists, scraps of verse . . .

. . .
If you approach Alexandria from the sea, the library is hidden and what grabs your gaze as you near landfall is the lighthouse, steeple of fire, stuck like a spear into the glitter of the bay. So arresting is the beacon that as the boat bucks and you clutch the gunnels you fail to notice the crowded waterfront, the broken ring of the corniche, the bright speckling of other boats around the wharf, until you’re almost through the arms of the breakwater. But then you look down and Alexandria is before you, all minarets and a multitude of windows like spaces in a loosely woven fabric, like coarse dusty cotton folded and twisted and crumpled, the colors ink watered to barest cinnamon, faded rose, jaundiced lavender, the lemon of light through glass. Over the city, like a sprinkling of spices, hangs the dust. If you’re lucky you arrive at twilight and the calls to prayer chord and jar and doves scatter, curling up till they break free of earth’s shadow and batter the vanishing sun to shreds.

As your boat slips with a flutter and a groan alongside the other hulls and masts, the first scents surface after the day of brine. Cardamom and wet cunt, randy goat and roasted garlic, putrid fish heads, steaming horseshit, frying aubergine, ylang-ylang. All this with the sweat of the dockers and the seaweed reek of the pilings. A brown hand reaches to haul you onto the boards; suddenly stable after the hours in a salt cradle, you lurch to keep your balance. Stevedores bellow in a dozen languages, shrugging burdens onto dunnage. Jarveys in spats and scarlet jackets approach, and touts from seedy hotels murmur prices in your ear, while porters squabble over your traveling cases.

. . .

My books stashed in the Pension Scheherazade, I set out that very night to explore the city, entranced and baffled by the graffiti in six scripts and the mishmash of mashrabiyya, minaret, Coptic cross, Gothic arch. Architecture of stone, but also of light: shadows cast by wrought iron, sieved moonlight across marble, shadows thrown on interior walls by unseen inhabitants.

I love encountering a new city, but that first night in Alexandria I was curiously nervy. Though the citizens I passed paid me no heed, I could not shake the notion that eyes watched from every shadowed alcove. I kept flicking round, trying to catch the flag of shadow that always seemed to have just tucked itself behind a pediment or palm leaf. And in the gnash of passing trams or the mutter of waterpipes, I thought I heard a voice whispering my name, whispering the titles of my favorite books.

As I walked I asked merchants and shoeblacks and coconut vendors where I might find the library, but all either smiled and turned away or murmured an enigmatic couplet, till I learned that there was a conspiracy against directing foreigners to the secret center of their city. So I wandered for an hour or two through the tangled streets until, near midnight, I came out from an alleyway and beheld a fragment of another world.

I will not forget that first sighting of the library. After the bells and hurly-burly, the reeks and perfumes, I emerged into the quiet stirring of leaves, the scents of juniper and thyme. Behind iron bars great palms stood, spaced far apart, and long-tailed birds of a species unknown to me beat silently between them. Along the inner perimeter of the fence, like their own shadows, like denser dusk, the librarians paced in their gray gowns: barehanded, shaven-headed, the open book tattooed on their wrists. And beyond the trees and the gray-garbed women the library stood, huge and lovely, with the colossal grace and fissured skin of an elephant. Its original shape was lost, the stone clawed and nibbled by millennia of weather—the infinitesimal lick of raindrops, the scouring of sandstorms—so it resembled a natural outcropping.

I clutched the bars of the fence, which are the bars of a prison. We are the prisoners: the citizens of Alexandria, the bibliophiles of the world. I stared beyond the passive glances of the librarians to the stone carapace, trying to conjure from dimples and swellings some eroded sculpture—sphinx haunch, archangel clavicle—but all was cloud-reading. The library was windowless. There were no portals carven with winged bulls, no gilded gates attended by liveried guards. The sole entrance was a door set deep in the stone, slightly smaller than the height of a man. The roof of the structure was punctured by narrow skylights that angled pale spines among the minarets, and that must have sprinkled the interior with suns in the day. Librarians walked along the roof as well, restlessly, hands at their sides or clasped behind their backs. From a distance they seemed all alike, sisters of some ascetic tribe.

. . .

As I strolled back through the city, my mind so aroused by the notion of the riches within the library that I viewed the streets through a crimson scrim like the aftermath of pornography, I heard from a doorway a voice like sandpaper on iron:

“Sst. What’s your desire?”

I peered into the archway. “Who are you?”

She stepped from the shadow with a sound like crushed glass, but did not come more fully into focus, because she wore a blue niqab, veil fringed with silver bells. Indigo gloves up her arms. Only her eyes showed, but even they were rimmed in a domino of slathered kohl. “Call me Zeinab.”

“And you want to know what I desire?”

“This is the city of desires. Requited, unrequited. All for a price, of course.”

Ordinarily, I don’t pick up girls off the street, but, as often in a new city, I craved companionship. And something about the voice, the veil, the bells, gave me pause. To hear that voice again, to make certain it was quite as harsh as it had seemed, I asked: “And what would you cost?”

She named a book.

Reader, this was no ordinary hardcover, nor even a scarce first edition such as might enhance your shelves. No, the title she mentioned was among my most precious possessions, freshly sequestered in my seedy pension. It was inconceivable that she could have known of its existence. Perhaps in shelving it I’d rubbed it the right way between finger and thumb, and this was the veiled djinn I’d summoned.

“Never,” I said, and started to walk away. She was beside me—blue rustle, silver shiver—and then, as we neared the sea, disappeared. I turned full circle, gaze craning into every shadowed aperture, but she was gone. I laughed, but my laughter was laced with dread, as if someone had reached out from darkness and touched my eye.

. . .

Step with me beneath the painted signs awry on the graffitoed wall, up six spiral flights to the Pension Scheherazade. Past rooms occupied by transients, the rucksacked riffraff who stay a night or a week, festooning the furniture with threadbare laundry before marching off again under their burdens, having notched up another city. Past rooms hired by nervous husbands who spend an afternoon half hour with a fat whore. I sometimes see them leaving, melancholy, slack-shouldered, like men who’ve lost at cards.

It is not my custom to allow strangers within my defenses; the only people allowed to breach my boundaries are Abdallah the errand-boy, who brings my coffee, and the occasional one-night wench. But, though we have been acquainted only a few minutes, you are no stranger. I do not know you but you are bound to me, closer than a mother or a bride. Our ribs are braided, our tongues twisted to a single cord, your systole is my diastole. You are welcome behind my oiled lock and supple hinges.

This is the robber’s lair, the thief’s den. Perhaps you wished for cases of knives and drying blood in the washbasin, a bullet hole in the mirror, but I keep a tidy residence. The room contains a desk, a bed, and a wardrobe.

Just inside the balcony doors, on an unvarnished wooden table, are jars of pencils and kneaded erasers and razor blades, Japanese rice paper, bone folders, wooden rulers—the tools I use to refurbish the books I steal, to lift library marks and owners’ names, to reset the leather and rebind if need be. I’m not above tampering with my goods, adding false publication pages to transform them into first editions, binding in substitute signatures to lend them the veracity they need to attract point-maniacs and tinkle a few more guineas into my pocket.

But where are the books? you ask. Ah, step this way, over to the wardrobe. The wardrobe? you say. And what’s so special about this wardrobe? Let’s stand back a moment and examine it. Plain cedar, varnish clinging in chitinous scabs to the grain. Paneled doors with chipped handles screwed on askew. Open them. Sharp-edged cotton—blue shirts, tan trousers—a few mothballs, and shadows. No matter how bright the afternoon, or how wide I fling the curtains, shadows pool in the recesses of the wardrobe like ink spilled in the corners. Come with me, that’s right, step up into the wardrobe, sidle past the clacking hangers, loving the caress of cotton, and, if you’re lucky, through the shadowy back. Are you still with me? Welcome then, doubly welcome, charmed one, whom the gods and djinns have blessed.

We find ourselves in a room with a kilim on the floor and a portly armchair in a corner, a little table beside it bearing a candle in a brass holder. And beside the armchair a single shelf of books. But where is this room? you stammer. The wardrobe backs onto the wall of the adjacent room, does it not? And do you carry the wardrobe with you? What do you do in other cities? How . . . ?

Hush, best not to pry too hard there, you don’t want to wake yourself up. Gently, gently, that’s right: slumber, my sweet. Now then, hearken to my lullaby. No, I do not haul wardrobes around. There are wardrobes in every city in the world that will suit my purposes. How does the magic work? That is not a function of the wardrobe, my friend. Of course, the magic does not work for everyone. Some, genuine though their desire may be, knock their foreheads on the back panel, fingertips bristling with splinters. Others may enter the wardrobe only until they reach a certain age, and then the shadows are nailed fast. For some, the wardrobe seems to open and shut on a whim—one day allowing them passage, the next as solid as a coffin.

Anyway, my sleeper, you’re inside. Softly now, as we approach the inner sanctum, the holy of holies. Slip the sandals from your feet. Bare and bow your head. Close your eyes a moment and ponder your peccadilloes, for this is sacred ground.

The shelf is not overly long, as you see, shorter than might be expected for the collection of one who has spent decades foundering in pretty typefaces. After half a lifetime in dusty hallways, crouching in shadowed libraries, churning through pages by candlelight, this is what I have surfaced with: a single shelfload more precious, more lasting than a diamond elephant, rarer than the mkoli mbemba. These are my books, these are my books. I never travel without my books. Step forward, reach out your hand, touch one . . .

The cover of a book is a portal you open at your peril, peering into the gloom between ornate jambs. What moonlit ripple in those shadows, what damsels? What nightingales, suzerains, and belly dancers await you? What infidels, hierophants, lepidopterists, prestidigititators, what incubuses, changelings, charlatans, waifs, pixies, pederasts, gourmands, cherubim? Here are the rainbow zebras and indigo octopi, the cherry glowworms and tartan chameleons of the inner eyelid, those demon figments we read when we dream. Here are the cities, the seas. The nights, our own breathing, ten thousand kisses. Here are baskets of suns to be broken like bread and nets full of seahorses and here like strung gemstones the screams of the tortured and moans of the tattooed, the dove-coos of mothers and the caterwauling of a gypsy girl’s orgasm.

Do you love to read? I’m not referring to plots and characters, however compelling. Nor to fancy words, turns of phrase. I’m talking about nestling in a pool of candlelight and cradling a book like a baby in your lap and nudging the corner upward with your thumb, the whorls snagging the grain of the paper, and hearing the soft sizzle as the page turns. Do you love to read?

. . .

Spend a day with me.

I wake into the pale afternoon and call for a coffee, which Abdallah brings in a jiffy, smoking in its long-handled copper kanaka. He tips the thick liquid into a black-and-gold demitasse and I go onto the balcony and watch the glitter on the sea. I light a cigarette, the air so still that I can watch the smoke a long time as it gently swerves and burgeons into the sky, elegant as Diwani sсript. It’s important to wake up slowly, to keep your dreams about you as long as possible. After a while, I go inside and pull on a pair of tea-colored trousers and a cotton shirt with shell buttons and my thief’s shoes. On a wicker chair outside the Trianon, I sip a macchiato and smoke another cigarette and nibble the corners of a croissant and watch the passersby.

Then back to my rooms, where I work at refurbishing my loot; binding, resetting, mending rips, scappling away library stamps. Those I’ve finished with I parcel up in cotton and brown paper and address to my co-conspirators across the globe, who will sell them at exorbitant prices. You may have bought one of my tampered volumes, or coveted it at any rate, gazing through iron grills and bulletproof glass to where it stood, paper grail.

At dusk I walk along the corniche, slowly, because the enormous cobbles are uneven. Lovers sit at intervals along the embankment. The girls are crying, the boys looking away or trying to explain. Peasant girls sell ragged roses pilfered from municipal gardens. Sometimes I buy a flower and carry it a while, then hand it to a child. If I’m sad, I pull a volume of poetry from my pocket and sit above the shattering waves and read those worn words. When you’re sad you must not run, because sadness, despite its doleful eyes, has a mouthful of rusty teeth and a hankering for blood. Instead, walk toward the beast and curl within its paws and let its rough tongue lull you. It is good to be lonely at dusk, as the day falls away in a tinsel mosaic. Then, turning your back on the sunset, you watch longed-for nightrise.

I walk across to Midan Saad Zaghloul. Children play in the empty fountain. The moon, old gold coin, floats free of the minarets and tarnishes to silver, alabaster, at last fragile as a sand-dollar. Swallows crosshatch the sky into darkness.

. . .

Imagine a sleeping city, a city of mussed sheets and creased quilts, of pillows embraced and mattresses stained by inadvertent filth. Imagine all the dreams seeping up like iridescent mist. And then imagine a silent tribe, clad in ultramarine, skipping across rooftops, through side streets. In their hands are lock picks, matchsticks, daggers, blood.

Some say sleepers lose their souls, that when we shut our eyes and curl to a pillow our inner animals sneak forth from nostril or ear hole to dance on rooftops and make love to strangers. If so, thieves are dreamers reversed. We’re demons on the loose, abroad in night cities, while our souls slumber, invisible, under the sheets. You will be my companion tonight, as we seek books.

Two a.m. A great villa in Moharram Bey. Locked houses are unread books: lift the hinged lid and you’re within, sidestepping somnambulists and late-night urinators, eavesdropping on sleep talkers, stroking cats.

As you ease into the shadows, use your ears, your nose. Listen for snores and sighs, the moans of lovemaking. Often, as soon as I enter a house, still blinded by streetlights and the moon, I’ll know if it contains books, and even how lucky I might be, because my nostrils are tuned to that odor of rust and saddlebags native to old bindings and ancient ink. That scent—nothing to match it. Feel the talons at your groin, the sudden blossoming of your heart. You can almost smell the words entering your brain like motes, gusting and prancing as if they’ve entered a sunbeam. Wait, wait. Though you know from which room or hall the odor comes, first you must step through the house, scouting the terrain. Walk catlike, on padded soles, movements liquid, eyes wide. Touch nothing. You’re an ultramarine sirocco, wafted in from the sea, leaving no traces, only rearranging objects a little. Here are the parents, raucous as garroted pigs on rutted sheets, here a child adrift on a raft of dreams. Do not linger. Even the sleeping can feel the weight of eyes.

When you’ve marked exits and danger zones, move to where your nose has told you the bookshelves are, in some hallway or, in the largest houses, in a room of their own, a room paneled in dusty spines, tooled gold, baroque colophons. You work swiftly, tickling oil into hinges with a dove feather, drawing curtains, bunching silk scarves beneath doors. You light your candle and come at last to the shelves. You can’t resist running a finger along the banded leather, tipping down a plump volume, hearing the seashore sigh and gravel crackle as it opens. You read a line, a page. Careful now. This is where a book thief’s work is more dangerous than that of other thieves: too easily we lose ourselves in our loot. Many a night I’ve buried myself in some Russian romance or Arabic ode and only realized as I raised my eyes that a bird’s vibrato was not that of a St. Petersburg lark or Yemeni falcon but a hoopoe in the Alexandrian dawn, that I’d been submerged too long and must make haste that I not meet a maid brewing coffee or the bread-delivery boy on his bicycle.

Off to steal I stride along sidewalks swinging my satchel, like a blue-suited businessman walking home from some late-night meeting, but returning from work, if my swag bulges, I exit the house from the top story and step out onto the rooftops of Alexandria, haloed by moths, bat shriek bouncing from my skin, saluting the muezzins seated in their towers, who watch the east for the first bead of dawn. Sometimes, sidestepping dead gulls and sleeping asps, dreaming poets and fallen kites, I encounter another thief returning likewise from an early morning escapade and we greet in the pre-dawn chill and chat about our hauls, as any two colleagues might exchange pleasantries on a street corner, but this is four a.m. and we are far above the skein of dark streets and the firelit scallop of the bay.

Then back to the Pension Scheherazade. I swing onto my balcony from the crenelated eaves. Inside, I lay out my loot, read a few pages in each book, note torn endpapers, slipped bindings, slack stitching that will have to be mended. I take a bath, soaking away the thrill in jasmine foam. As the first call to prayer shimmers into the darkness, dragging a swelling cacophony in its wake, I don cotton pajamas and carry a glass of wine to the balcony, waiting for the sea’s slow rupture, the blister of flame. And then to bed.

---

ВЕРБА.

Это очень женское, мистическое растение. Другие названия – краснотальник, ветла.
Верба связана с вечным ожиданием. Для защиты воды от злых сил этим растением обсаживали криницы. У разных народов вербу считают символом печали, поэтому ее можно увидеть на могилах. Но все–таки это не главный ее аспект.

В переводе с латыни verbum – "слово", поэтому неудивительно, что с этим деревом, относящимся к семейству ивовых, связано слово, пророческий дар. Очень часто это символ пророка. Награда за терпение. Растение одиночек, странников, людей странных и загадочных, не от мира сего, наделенных пророческим даром. Не случайно шум вербы считают знаком неожиданной вести, откровения. У славян есть поверье о флейте, сделанной из вербы, от звука которой мертвые могут встать из могил. С ивой связывали такие качества, как душевность, таинственность. Считается, что в вербе душевность ивы кристаллизуется до религиозности, таинственность возвышается до таинств. Это, конечно, в лучшем случае.

В христианстве последнее воскресенье перед Пасхой называется Вербное воскресенье. Этот праздник попадает в основном на 2–й лунный месяц. На Руси в храмах в этот день освящается верба, ведь в наших краях верба ранее других растений начинает цвести. Веточка вербы служит знаком победы Христа над смертью и напоминает о будущем воскресении всех нас из мертвых, как воскресло это дерево после зимнего сна. Освященную вербу принято хранить дома за иконами весь год. Ее веточки прикрепляли также в сараях, хлевах.

Верба считалась у славян священным деревом, символом непрерывности и постоянства жизни. Именно верба символизирует древнеславянского языческого бога Ярилу. По поверьям славян, ветвями вербы можно было предотвратить или остановить пожар, бурю, сберечь от града посевы. Наши предки старались вырастить вербу в огороде. Они верили: примется верба – быть в доме свадьбе. Это дерево, символизирующее весенний рост, живительную силу. Верба приносит здоровье и процветание. Ношение нательного крестика, вырезанного из вербы, также охраняло здоровье человека. Литовцы просили у вербы помощи в деторождении. С вербой соединено интересное литовское предание о женщине по имени Блинда, которая с удивительной легкостью рожала детей. Ей позавидовала земля, и однажды, когда она нечаянно завязла в болоте, земля крепко охватила ее ноги, и Блинда превратилась в Вербу. Здесь описано поэтическое изображение той удивительной жизненной силы вербы, вследствие которой каждая ее ветка, посаженная в землю, легко может вырасти отдельным деревом. Верба в древней Литве считалась богиней чадородия, и бездетные крестьянки приносили ей молитвы и жертвы, чтобы она даровала им детей.

Люди вербы склонны к здоровой, романтической сентиментальности, к исповедальному общению. Они нуждаются в атмосфере задушевности. Считается, если приходит тоска, горе, надо посидеть возле вербы, рассказать дереву все, что тебя волнует, пока не успокоишься. Говорят, иногда даже можно увидеть, что дерево заплачет от сочувствия.

В восточной медицине очень интересно использовали те сорта вербы, у которой твердая кора. В частности, при хирургических операциях – для замены сломанных костей. Дело в том, что верба нормально срастается с костью, не отторгается организмом, хорошо заизвестковывается. Она берет на себя функции костного материала. Листья вербы содержат фитонциды от болезнетворных микробов, пчелы собирают на ней первый мед.

Не исключено, что человеком вербы был Данте Алигьери. Также к «вербным» можно отнести: режисеров Джорджа Лукаса и Роберта Земекиса, поставивших культовые фильмы «Звездные войны» и «Назад в будущее»; это и актеры Жан Габен, Николай Олялин, Евгений Киндинов; писатели Френк Баум, автор «Волшебника из страны Оз», Михаил Булгаков со своим «Мастером и Маргаритой», Роджер Желязны с «Хрониками Амбера», Артур Конан Дойл с его Шерлоком Холмсом; поэт Иосиф Бродский, композиторы Петр Ильич Чайковский и Рихард Вагнер. Также это российские правители Екатерина ІІ и Николай ІІ.

@темы: Лунные месяцы

---

Беллатрикс.

Беллатрикс — с латинского языка можно перевести как «женщина-воительница», «амазонка», её также называют «Звездой амазонок». Латинское имя звезды Bellātrix — перевод её арабского наименования النجید [Al Nâjed] — «завоеватель», «победитель». Впервые имя Bellātrix было использовано в таблицах Альфонсиния, изданных в 1252 году. У Улугбека также встречается другое её арабское название المرزم النجید [Al Murzim al Nâjed], то есть «Рычащий воин» или, как пишет Томас Хайд), «Лев-воитель». Арабы считали, что Беллатрикс, одна из первой в созвездии восходящая на небе, знаменует «львиным рыком» свое появление на небе, приветствует восхождение Ригеля и появление на небе Охотника.

---

...

9 мая — один из самых светлых праздников в зороастрийском религиозном календаре. В этот день празднуется второй гаханбар, праздник Святого Духа, проявления Ахура Мазды в нашем мире. Начало Великой Отечественной войны 22 июня в день летнего солнцево­рота несло в себе некий магический мистериальный смысл. На Земле была разыграна космическая драма борьбы сил Света и Тьмы, на­чавшаяся со вторжения злокозненного Ахримана, чью роль взял на себя фю­рер фашистской Германии, и закон­чившаяся 9 мая праздником Святого Духа, символизирующим торжество Светлых сил.

Cкачать Юлия Паршута Месяц май бесплатно на pleer.com


Cкачать Игорь Тальков Я вернусь бесплатно на pleer.com


Cкачать Земфира Кукушка бесплатно на pleer.com

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Восьмой дом называют домом смерти, а также домом наследия.

Причем, наследство имеется в виду и материальное, и духовное. Таланты и способности, отношение к жизни и темперамент, а также движимое и недвижимое имущество – все это находится в компетенции восьмого дома.

888

Для начала поговорим о вещах земных и вполне понятных. Если восьмой дом позитивно аспектирован, человек может рассчитывать на получение наследства. Ему не придется судиться с родственниками, доказывать свои права – он спокойно получит все, что ему причитается. Кстати, в восьмом доме могут быть указания и на неожиданное, едва ли не сказочное наследство: да-да, мифические дядюшки-миллионеры иногда действительно существуют.

Что же касается негативных показателей, расположенных в восьмом доме, они означают, что с получением наследства могут возникнуть серьезные проблемы. Вероятны судебные тяжбы, иски, разбирательства, конфликты с родственниками – и не факт, что они завершатся в вашу пользу.

Конечно, вы понимаете, что наследие – это не только дома, земли и деньги. Восьмой дом – это еще и дом родовой кармы. Генетически мы наследуем не только внешность и предрасположенность к тем или иным заболеваниям. Нам передаются определенные черты характера, способности (в том числе, магические), проблемы, с которыми в свое время не справились наши деды и прадеды, общий взгляд на жизнь. Он может быть позитивным – когда человек во всем видит плюсы, воспринимает любые препятствия как уроки, а не удары судьбы. Или же негативным – в таком случае, любая мелочь способна ввергнуть человека в пучину страдания, и даже радостные события не могут пробудить интереса к жизни.

Связь с предками существует на тонком уровне, и даже если физически мы не ощущаем ее, это ничего не меняет. Именно от предков мы получаем силу, энергию, поддержку – или же весьма серьезные проблемы и даже болезни. Объясню на самом простом примере. У потомственного алкоголика гораздо больше шансов повторить судьбу своего отца, деда и так далее. Потому что ему намного сложнее противостоять этой напасти, его предки не дали ему такой силы – наоборот, сделали более уязвимым. Или, скажем, потомок преступников. Он изначально склонен нарушить закон, даже если будет воспитываться в совершенно других условиях: такая модель поведения заложена в его генах. Однако у человека всегда есть выбор: дурному наследству можно противостоять – только это нелегко, и надо быть готовым к трудностям.

То же самое и с позитивным наследием: у сына мага отличные шансы самому стать магом, человек из рода ученых, исследователей наверняка также проявит склонность к научной работе.

От предков зависит и наше личное счастье: способность создать гармоничные отношения, родить и воспитать хороших детей. И все это отражено в восьмом доме гороскопа.
Особое влияние оказывают на нас семь предыдущих поколений. А мы, в свою очередь, определяем судьбу семи последующих. В результате получаем число четырнадцать, а его эзотерический смысл – родовая звезда.

Негативную родовую карму принято называть черной. Все дурные слова, помыслы, поступки предков отражаются на потомках: это закон. Нам приходится отвечать за дела пращуров, даже тех, память о которых давно утрачена. Скажем, обижал прапрапрадед своих близких, воровал, предавал друзей – а у его далекого потомка ни бизнес, ни личная жизнь не складываются. Хотя сам он может быть вполне достойным, нормальным человеком. Но где-то в глубинах его сознания заложена информация о том, что он предрасположен к обману, агрессии и другим порокам, окружающие это чувствуют и не хотят с ним иметь никаких дел. Чаще всего такие люди впадают в уныние или же начинают совершать те же грехи, что их предки, тем самым не только осложняя собственную жизнь, но и утяжеляя родовую карму. Однако все небезнадежно: сопротивляться черной карме вполне реально, хотя и сложно. Что бы ни происходило, нельзя жаловаться на судьбу, впадать в депрессию, отыгрываться на окружающих. А нужно стараться культивировать в себе свет.

Белая карма – лучший подарок, который можно преподнести своим потомкам. Наверняка вам встречались такие счастливчики, баловни судьбы, которые идут по жизни легко, играючи, будто не прилагая никаких усилий. Фактически, так оно и есть: им невероятно везет – благодаря благим поступкам их предков, направленным на сохранение, продление, поддержку своего рода. Людям, имеющим белую родовую карму, не составит труда создать счастливую семью, воспитать замечательных детей: они на генетическом уровне знают, как это сделать. Как правило, они обладают крепким здоровьем (поскольку у них нет склонности к саморазрушению) и находятся в гармонии с собой и миром.

Мало кто знает, что существует и красная карма. Это карма тружеников, мастеров своего дела, достигших высот благодаря собственным стараниям и упорной работе. Именно они могут начать с самого низа – и в итоге стать президентом, главой корпорации, гениальным ученым и так далее. О таких говорят «человек, сделавший себя сам». «Сам» здесь – ключевое слово. Сам – это безо всяких протекций, манипуляций, интриг. Исключительно благодаря своему труду и кармическому наследию предков.

Красной родовой кармой обладают и воины, готовые без страха и упрека сражаться ради правого дела. На первый взгляд, что может быть общего у честного рабочего и героя войны? Многое, друзья. Прежде всего, это способность твердо идти к главной цели.

Если в восьмом доме явно не все в порядке – например, у человека сложности с получением наследства или же он явно ощущает на себе негативное влияние рода, нужно провести ритуал обращения к первопредку. Существуют особые периоды, когда проще наладить связь с миром духов: с 22 июня по 7 июля и с 22 декабря по 7 января. Это время солнцеворота, когда крайне важно общаться с предками, просить их о поддержке, об улучшении судьбы. Такие моменты существуют и в каждом месяце: это 30 лунный день, когда на небе не видно Луны. Главным порталом в мир предков является вода, так что рекомендую проводить ритуал на берегу реки, озера или близ родника, а зимой – просто на снегу.

Подготовьте подношения – семь блюд (свежих, абсолютно любых, в небольшом количестве) и два напитка: родниковую воду и алкоголь. Пища символизирует плоть, наше тело, которое испытывает на себе влияние семи предыдущих поколений, чистая вода – душу, а спирт – дух. В результате мы получаем число девять – сакральное число, число завершенности. Символически совершите подношение воде, сосредоточьтесь на мысли о первопредке, на корне своего родового древа и, приложив руки к сердцу, с уважением произнесите: «Отцы и матери рода моего! Прошу вас с любовью и почтением принять эту пищу и напитки. Прошу благословить меня (имя) и моих родных (имена). Прошу помочь обрести счастье, удачу, здоровье, благополучие нашему роду». После этого поблагодарите предков в произвольной форме и отправляйтесь домой, наполнившись светлой энергией и позитивными мыслями.

---

Оскорбление и Наказание. ППКС.

Всех когда-то оскорбляли. Не обзывали, не били в драке – именно оскорбляли. Чувства, которые при этом возникают – сначала гнев, агрессия, потом – депрессия и ощущение чего-то невыразимо гадкого, такого, что нельзя забыть и исправить, разве что через многие годы или века… Не случайно еще лет сто пятьдесят назад считали, что оскорбление можно смыть только кровью.

...

«Не надо отвечать», «нужно простить», «не опускайтесь до уровня врага». Множество «мудрых» советов, подкрепленных странными притчами, учат нас «правильной» реакции на оскорбление. Однако существуют законы, карающие за оскорбление личности. А ведь чего проще – гордо уйти и смиренно простить. Пусть оскорбляют. Сегодня оскорбили – завтра ударили. Послезавтра – убили. Понятно, были и есть святые люди, которым нипочем оскорбления. Они от них только крепче делаются и лучше. А вот у обычного человека сначала происходит выброс адреналина, который повышает давление, влияет на сердечнососудистую систему, а потом запускаются другие химические реакции. Причем, точно такие же, как если бы ударили палкой по голове. Это убедительно доказали исследования психофизиологов; человек обладает второй сигнальной системой, которая реагирует на речь, на эмоциональные события.

Когда в газетах началась травля Пастернака, он сначала пережил инфаркт, а потом заболел раком легких. И в мучениях скончался. Рак развился именно в период публикации писем советских граждан, наполненных праведным гневом и оскорблениями. Типа: «Стихов Пастернака я не читал. Но однажды в болоте видел жабу, которая издавала гнусное кваканье. Такое же кваканье издает Пастернак»…

Полагаю, завистливые поэты 18 столетия изрядно сократили век великого Ломоносова. Попробуйте представить (хотя лучше не надо), что испытывает человек, читая такие вирши: «Хоть глотку пьяную закрыл, отвисши зоб, не возьмешь ли с собой ты бочку пива в гроб? И так же счастлив мнишь в будущем быть веке, как здесь у многих ты в приязни и опеке?». Злоба и неприкрытая зависть так и брызжет из-под пера Тредиаковского, так и хочется ему побольнее оскорбить, ударить…Стихотворение, к слову, так себе, но оскорбление – на уровне коммунальной кухни, профессиональное.

Раньше побоища начинали со взаимных оскорблений. Впрочем, и сейчас то же самое. Врага пытаются унизить, раздавить, вывести из себя, лишить способности трезво мыслить и адекватно реагировать, чтобы затем уничтожить в бою. Недаром некоторые слова так и называются – «бранными»: издревле они использовались на поле брани, наравне с кулаками, пращами, палицами и огнестрельным оружием. Для подавления и уничтожения личности тоже используются оскорбления, которые рано или поздно разрушают психологическую защиту, превращают личность в «тварь дрожащую». Постоянные оскорбления способны убить человека, даже если не применять к нему физического воздействия. Результат будет таким же, как при ежедневных побоях.

Как же относиться к оскорблениям? Полагаю, на этот вопрос отвечает сам организм: бурные биохимические и психофизиологические реакции мало зависят от нашего сознательного вмешательства. Поэтому мудрые притчи и философские афоризмы как-то утрачивают актуальность в момент серьезных оскорблений. Впрочем, оскорбитель и сам сильно рискует – кто знает, какую реакцию выдаст ваш мозг?
Фрейд был великим психологом и культурным человеком. Однажды он ехал в поезде; в вагоне было душно, и доктор открыл окно. Некий господин начал протестовать. Не только протестовать, но заодно называть Фрейда «жидовской мордой» и прочими оскорбительными эпитетами. Расчет был верен, на первый взгляд: нацисты уже почти у власти, лагеря смерти вот-вот заработают, а господин в пенсне и шляпе, что он сделает? К изумлению присутствующих, Фрейд разразился такой свирепой бранью, что грубый попутчик ретировался. Сбежал. И как-то мне поведение психолога нравится. Оно кажется наиболее правильным в данном контексте. Кроме того, как врач-психиатр, Фрейд прекрасно знал: нереализованная агрессия превращается в депрессию, то есть, в агрессию, направленную на себя. Психосоматические болезни – следствие аутоагрессии: подавленное напряжение приводит к артритам, инфарктам, онкологии… Люди все чаще болеют, потому что становятся заложниками двойной морали. Нам внушают, что надо прощать обидчиков. Никак не реагировать на оскорбления. И в то же время приводят в пример образ связанного героя, который плюет в лицо фашисту!

В случае оскорбления следует действовать адекватно, сообразуясь с условиями и личностью врага. Первая реакция всегда обусловлена выбросом громадного количества адреналина, поэтому сделайте паузу. Все равно вы дезориентированы, и нужные слова найти будет непросто. Обеспечьте приток кислорода к мозгу, вдохните побольше воздуха, выдохните. И только потом решайте – вступать в бой или подождать удобного момента. Но, в любом случае, выразить свои чувства нужно и можно сразу – передать как нейтральное сообщение: «То, что ты говоришь, оскорбляет меня. Ты причиняешь мне боль. Я не знаю, как реагировать сейчас, но я подумаю». Это, конечно, касается людей знакомых, иногда, к несчастью, близких. С чужими действуют другие правила: все зависит от того, на чьей стороне сила.

Одна пациентка рассказала мне поучительную историю. В подростковом возрасте ее оскорбила подруга. Как-то она сказала: «Что ты все красишься и одеваешься? Красивее-то все равно не станешь!». Приятельница знала, что девушка очень переживает из-за внешности, ведь они были близки. По больному месту и нанесла удар. Вроде как ничего страшного, шутка во вкусе Тредиаковского. А девочка испытала сильную душевную боль, всю жизнь вспоминала те слова. Выросла и даже немного состарилась. К пятидесяти годам имела свой модный салон, фирму по организации праздников и семью. И хорошую машину, на которой из жалости подвезла в дождь и холод голосующую женщину. Старуху, правильнее сказать. И с изумлением и страхом узнала в ней подругу-одноклассницу. Та долго перечисляла свои беды и несчастья, жаловалась на жизнь, источая запах перегара. В конце пути стала совать деньги, так и не узнав бывшую приятельницу. А когда моя пациентка отказалась от денег, швырнула ей купюры в лицо. Оскорбила, короче говоря, по привычке. Только никакого оскорбления дама не почувствовала – не сработало!

Твердо уверена: лучший ответный удар оскорбителю – ваше здоровье и благополучие. Еще в раннем детстве мы знали магические защитные формулы: «кто как обзывается, тот сам так называется», «мы в аэроплане, а ты – в помойной яме»… Все возвращается, а умышленно злые и смертоносные слова – особенно. Вот если бы Пастернак не просто читал «письма трудящихся», наполненные злобой и ядом, а, разорившись на покупку конвертов, отправлял бы их обратно с короткими приписками, глядишь, и не заболел бы. А коли нет обратно адреса, что мешает мысленно написать ответ, запечатать его в воображаемый конверт или набрать сообщение на клавиатуре и отправить врагу, пусть даже «в никуда»? Таким образом, мы отреагируем на оскорбление – именно это и требуется нашему организму. Так что давайте действовать, пусть даже на ментальном уровне. Он, кстати, иногда работает лучше, чем уровень материальный.

Анна Кирьянова

---

Факты о предках в честь дня Фравашей.

Мой дед по материнской линии был скорпионом крутого нрава и, вернувшись из очередного плавания (служил во флоте, как и подобает водному знаку), отнял у бабушки паспорт, отнёс куда надо и сам их расписал. Вот так. На самом деле. их история очень похожа на историю Аида и Персефоны. Увидел красивую гречанку в маковом поле, влюбился без памяти и решил забрать себе.

Тотем моей последней из живых представителей меркурианского поколения бабушки - Белая медведица. Это животное соответствует ей один в один. Она первая и последняя в роду такая белокурая от природы, кстати.

---

Рекапы грядущего Евровидения.

1 полуфинал, 10 мая:
01. Финляндия
02. Греция
03. Молдова
04. Венгрия
05. Хорватия
06. Нидерланды
07. Армения
08. Сан-Марино
09. Россия
10. Чехия
11. Кипр
12. Австрия
13. Эстония
14. Азербайджан
15. Черногория
16. Исландия
17. Босния и Герцеговина
18. Мальта

2 полуфинал, 12 мая:
01. Латвия
02. Польша
03. Швейцария
04. Израиль
05. Беларусь
06. Сербия
07. Ирландия
08. Б.Ю.Р. Македония
09. Литва
10. Австралия
11. Словения
12. Румыния (дисквал)
13. Болгария
14. Дания
15. Украина
16. Норвегия
17. Грузия
18. Албания
19. Бельгия

запись создана: 09.04.2016 в 10:20

@темы: #Eurovision Song Contest

---

Текущий Евротоп.

1.Армения 2016: Iveta Mukuchyan – LoveWave (+)
2.Россия 2016: Сергей Лазарев – You Are The Only One (+)
3.Италия 2016: Francesca Michielin – No Degree of Separation (-)
4.Исландия 2016: Greta Salóme – Hear Them Calling (=)
5.Австрия 2016: ZOË – Loin d’ici (=)
6.Чехия 2016: Gabriela Gunčíková – I Stand (-)
7.Норвегия 2016: Agnete Johnsen – Icebreaker (=)
8.Азербайджан 2016: Samra – Miracle (+)
9.Болгария 2016: Poli Genova – If Love Was A Crime (-)
10.Кипр 2016: Minus One – Alter Ego (+)
11.Мальта 2016: Ira Losco – Walk on Water (+)
12.Сан Марино 2016: Serhat – I Didn't Know (+)
13.Австралия 2016: Dami Im – Sound of Silence (-)
14.Словения 2016: Manuella – Blue And Red (+)
15.Франция 2016: Amir – J'ai cherché(+)
16.Израиль 2016: Hovi Star – Made of Stars (-)
17.Венгрия 2016: Freddie – Pioneer (+)
18.Швейцария 2016: Rykka – The Last Of Our Kind (+)
19.Хорватия 2016: Nina Kraljić – Lighthouse (+)
20.Украина 2016: Jamala – 1944 (+)
21.Греция 2016: Argo – Utopian Land (-)
22.Албания 2016: Eneda Tarifa – Fairytale (+)
23.Эстония 2016: Jüri Pootsmann – Play (-)
24.Испания 2016: Barei – Say Yay! (-)
25.Латвия 2016: Justs – Heartbeat (+)
26.Молдова 2016: Lidia Isac – Falling Stars (=)
27.Бельгия 2016: Laura Tesoro – What's the Pressure (=)
28.Босния и Герцеговина 2016: Dalal & Deen feat. Ana Rucner and Jala - Ljubav Je (+)
29.Польша 2016: Michał Szpak – Color of your life (+)
30.Литва 2016: Donny Montell – I've Been Waiting For This Night (-)
31.Швеция 2016: Frans – If I Were Sorry (=)
32.Дания 2016: Lighthouse X – Soldiers Of Love (=)
33.Сербия 2016: ZAA Sanja Vučić – Goodbye (Shelter) (+)
34.Нидерланды 2016: Douwe Bob – Slow Down (+)
35.Беларусь 2016: IVAN – Help You Fly (-)
36.Б.Ю.Р. Македония 2016: Kaliopi – Dona (-)
37.Германия 2016: Jamie Lee Kriewitz – Ghost (-)
38.Грузия 2016: Nika Kocharov & Young Georgian Lolitaz - Midnight gold (+)
39.Черногория 2016: Highway – The Real Thing (-)
40.Великобритания 2016: Joe and Jake – You're Not Alone (+)
41.Финляндия 2016: Sandhja – Sing It Away ( -)
42.Ирландия 2016: Nicky Byrne – Sunlight (-)

запись создана: 14.04.2016 в 15:34

@темы: Eurovision Song Contest

---

...

Ричард Паркер всегда прогрызает руку до нервов и кости. Как лютый змей.

***

Такое ощущение, будто люди, которые небрежно говорят " Извините, покупал яхту и ставил на воду", "Заказал для жены золотой порш" или " Мы купили двушку в Черемушках недорого и ещё снимаем за 24 тысячи там однушку" живут в какой-то параллельной России.

***

Духи "Йеннифер" пахнут сиренью и крыжовником. А "Делириум" опиумом, синим чаем, экзотическими фруктами и морем. Хочу и те и те.

***

Начинаю сатанеть от вереницы праздников. Они меня всегда раздражают, в виду природного эгоизма и привычки быть праздной по жизни. Праздники - это толпы долбоёбов и зевак, жаждущих хлеба и зрелищ, дорогие билеты в кино, странные графики работы нужных заведений и лицемерие.

---

Чак Паланик. Призраки.

Спать в объятиях мужа — это не хуже, чем спать в двухэтажной квартире на Парк-авеню. Или на вилле на Крите.

другие цитаты

Если ты не работаешь, ты не спишь. Дни и ночи, ты всегда полусонный и полубодрстующий, изнываешь от скуки.

Люди буквально влюбляются в свою боль, они просто не в состоянии её бросить.

Воплощение Американской Мечты: превратить свою жизнь в товар, который можно продать.

Все их стремления, вся их энергия, вся сила, которую они накопили...
Как ты ими распорядишься?
Как воспользуешься этим даром?
– Чем ты займешься сегодня? – спрашивает Недостающее Звено. – Что ты сделаешь, чтобы оправдать свое существование?
Чтобы оправдать эту гору из мертвых животных и предков, на вершине которой – ты.

Беда с вечной молодостью заключается в том, что ты начинаешь откладывать всё на потом. Тянешь время.

Пока вы не научитесь не обращать внимания на внешние обстоятельства и делать то, что вам надо делать, не зависимо ни от чего, вас так и будут держать под контролем.

Любая работа по дому, даже самая противная, самая скучная, за какую не хочется браться вообще никогда, — это все равно лучше, чем просто ждать.

Каждому нужен кто-то, кто его выслушает.

Счастливый конец — это когда вовремя опускаешь занавес. Чтобы закончить в момент наивысшего счастья, потому что потом всё будет опять плохо.

Есть события, которые вы не можете переварить — и они вас отравляют. Самое дурное, что было в жизни, то, о чем никогда никому не расскажешь — эти мгновения, они как порча. Гниль, разлагающая вас изнутри. И вы так и будете гнить, до конца.

То в воздухе что-то такое носится, то вам нездоровится, то давит усталость. Отец снова напился. Жена к вам охладела. Всегда найдется какое-то оправдание, чтобы не жить собственной жизнью.

У французов есть поговорка: «Умный на лестнице». По-французски: Esprit d’Escalier. Это значит, что человек крепок задним умом: то есть ответ, он находит, но слишком поздно. Скажем, приходишь на вечеринку, и кто-то тебя оскорбляет. Надо что-то ответить. Но под нажимом, когда все смотрят, ты выдаешь что-то совсем идиотское. Зато когда ты уходишь…
Идешь вниз по лестнице, и вдруг – словно по волшебству. Находишь те самые правильные слова, которые надо было сказать. Гениальный ответ, чтобы опустить того дятла.
Вот что такое «умный на лестнице».


Когда по улицам бродит чудовище, когда его тень нависает над каждым, никто не жалуется на безработицу. На нехватку воды. На уличные пробки.

Когда ангел смерти ходит от двери к двери, люди держатся друг за друга. Перестают сволочиться и начинают вести себя хорошо.

Истории изнашиваются, если их часто рассказывать.

Не потеряй убеждения, что ты пуп Земли,
Не слушай ничьих идиотских советов,
Ты сама знаешь, что делать,
Ты – непогрешимая,
Ты – всеведущая.
Ныне, и присно, и во веки веков, каждый день:
Пользуйся контрацептивами.

@темы: ©

---

Вот такие сочетания.

Мне сегодня снились танки и белые павлины.

@темы: Пути сновидений неисповедимы

---

Точки катарсиса.

23° Овна. Пруд недалеко от метро Шоссе Энтузиастов. Символика этого градуса - "Три змеи, сражающиеся с тремя другими змеями". Это место связано с завистью, клеветой и раздорами. Если в вашей жизни слишком много напряжений, если вы страдаете от козней недоброжелателей - это место может принести вам совершенно неоценимую помощь. Еще больше пользы может извлечь тот, кого самого пожирает демон зависти. Избавится от этого страшного недуга, помогут прогулки по берегу этого пруда. Нужно каждый день на заходе Солнца семь раз обойти вокруг него, мысленно отбрасывая всю накопившуюся неприязнь. И результат не замедлит сказаться - вы почувствуете, что стали относиться к людям совсем по-другому, а затем и они к вам!..

13° Близнецов. Располагается вблизи Нагатинского моста. "Женщина, бегущая за улетевшим венком". Спасение для страдающих от несчастной любви. Если отношения с любимым человеком никак не складываются, если вы никак не можете добиться взаимности и понимания - не впадайте в отчаяние! Идите к Нагатинскому мосту, и слева от линии метро, спускаясь к набережной, вы сможете выбросить все свои любовные неудачи. Место, конечно, не самое аккуратное и чистое в Москве, но оно поможет вам разобраться в себе и своем внутреннем неуюте. А если вы сумеете изменить свое внутреннее состояние, то и любимый человек сможет взглянуть на вас другими глазами. Поверьте в себя! Вы красивы, успешны и желанны! Только неуверенность мешает вам в жизни.

10° Льва. Пересечение Варшавского шоссе и Балаклавского проспекта. "Человек, которого волокут на веревке". Это градус борьбы с гордыней. Если человек переоценивает свои силы и способности, то рано или поздно он столкнется с реальными неудачами и может потерять душевное равновесие. Если вы под действием непомерных амбиций взвалили на себя неразрешимые проблемы - вам сюда! А еще лучше - не дожидаться краха и разобраться со своей гордыней заблаговременно. Как только почувствуете, что вас начинает "заносить", в полдень приходите на этот шумный перекресток. И глядя на суетный поток машин и людей, подумайте насколько все это (включая ваши собственные амбиции) мелко в сравнении с вечностью времени и бесконечностью пространства...

1° Весов. Пятачок, с которого расходятся Старый и Новый Арбат. "Человек с двумя дротиками". На этом месте хорошо бороться с агрессивностью и вспыльчивостью. Если вас слишком часто раздражают окружающие, если не проходит и недели, чтобы хотя бы раз не пришли в ярость, вам нужно полюбить это место. Ну, если и не полюбить, то приходить сюда почаще. В толкучке среди разных, порой и не очень приятных людей, вы постепенно научитесь смирять свое раздражение. Постарайтесь представить себе тех, кто встает у вас на пути. У каждого из них свои проблемы и беды. Может быть стоит пожалеть их, а не давать волю своим нервам?

19° Скорпиона. Ходынское поле. "Лающая собака". Это место для тех, кто не в состоянии правильно использовать земные блага. Это может выражаться как в алчности, скупости и жадности, а может, и, напротив, в расточительности. Но и то, и другое, говорит о неумении дружить с материальным миром. Если вас гложет червь скупости, набейте карман мелкими монетками и, гуляя по Ходынке, бросайте их на землю. И ни в коем случае не жалейте - это вы выбрасывайте свою скупость. Мотам нужно заниматься прямо противоположным делом - искать на Ходынском поле потерянные монеты. Но поднимать можно только те, которые лежат "орлом" кверху! Не бойтесь показаться кому-то скрягой, просто не обращайте ни на кого внимания. Лучше всего проделывать и то и другое примерно за час до заката.

19° Козерога. Трифоновская улица, часовня Трифона в Напрудном. "Четырехногий человек". Очень многие люди оказываются в тупике из-за собственного упрямства. Сначала нам кажется, что это и не упрямство все, а твердость наших убеждений. Но если мы начинаем делать что-то не по велению своей души, а только наперекор кому-то, это уже беда... Кроме того, нередко, мы зациклившиеся на чем-то, никак не можем вырваться из порочного круга своих навязчивых мыслей. Самое подходящее место для освобождения из этого затора - часовня разрушенного храма Трифона в Напрудном и, вообще, вся территория вблизи нее. Самое лучшее для этого время - поздний вечер.

4° Рыб. Лубянская площадь. До революции там был грязный и шумный водоразборный фонтан, а потом стоял памятник Дзержинскому. "Единорог на траве". Это одно из самых интересных мест в Москве. К центру площади практически невозможно подобраться из-за кругового движения транспорта. Эта жуткая воронка, как бы является воплощением подсознательных страхов человека. И если вас терзают фобии и неуверенность в надежности окружающего мира, если за каждым углом вам чудится враг, а в каждом темном углу приведение - идите на Лубянку и выбросьте в этот гигантский водоворот все свои страхи. Только не надо бросаться под машины, от проблем это, конечно, может избавить раз и навсегда, но дороги назад уже не будет...