Мигель ЭрнандесГолубиная стая писем
невозможный полет начинает
с дрожащих столов, - на них
опираются воспоминанье,
значенье и тяжесть разлуки,
и сердце, и ночь, и молчанье.
Я слышу биение писем -
плывут они, выплыть силясь.
Где б ни был, всюду встречаю
мужчин и женщин унылых,
что разлукой ранены тяжко
и от времени истомились.
Сообщения, письма, письма,
открытки, записки, мечтанья,
частички нежности горькой -
их мечут к небу в страданье,
посылают от крови к крови
и от желанья к желанью.
_Пусть в землю опустят тело,
которым люблю и дышу,
но ты напиши мне в землю,
и я тебе напишу_.
Немеют где-то в углу
конверты старые, письма,
и возраст свой цвет на почерк
кладет с немой укоризной.
Там гибнут старые письма,
хранящие дрожь тоски,
чернила там умирают,
там в обмороке листки,
бумага в дырах, как кладбище,
короткое и бестравное,
страстей, что были давно,
любовей, что были недавно.
_Пусть в землю опустят тело,
которым люблю и дышу,
но ты напиши мне в землю,
и я тебе напишу_.
Когда я пишу тебе,
в волненье чернила впадают, -
холодные, черные вдруг
краснеют, дрожат, изнывают,
и ясный цвет человечий
со дна чернильниц всплывает.
Когда я пишу тебе,
то кости мои тебе пишут:
несмываемы те чернила,
под которыми чувства дышат.
В огне закаленной голубкой
летит письмо над пустыней
со сложенными крылами
и с адресом посередине.
Не воздух, гнездо или небо
нужны этой птице, а тело,
а руки твои, глаза,
дыхания все пределы.
Ты будешь ждать обнаженной
среди твоих чувств, как в колодце,
чтоб чувствовать каждою клеткой,
как к сердцу она прижмется.
_Пусть в землю опустят тело,
которым люблю и дышу,
но ты напиши мне в землю,
и я тебе напишу_.
Вчера осталось письмо
одиноким и без хозяина,
пролетев над глазами того,
кто ждал его жарко и тайно.
Говоря и с мертвыми, письма
в живых остаются тоже:
они человечны, хоть их
прочесть адресат не может.
Пусть где-то клыки отрастают,
мне с каждым днем все дороже
письма твоего легкий голос,
как зов необъятный, тревожный.
Во сне его получу я,
когда наяву невозможно.
И станут раны мои
чернильницами, тоскуя,
губами, что нежно дрожат
от памяти о поцелуях;
неслыханным голосом раны
пусть скажут: тебя люблю я.
Джезебел МорганИггдрасиль, как слёзы, теряет листья, я бегу по следу тропою лисьей, у меня под сердцем хранятся письма, адресованные не мне. Я храню и бережно разношу их, может, кто отыщет любовь большую или клад, из перышек и чешуек, или пару горстей монет.
Я не знаю, кто и зачем их пишет, запускает их журавлями с крыши, чтоб они взлетали как можно выше, где рождается первый снег. Я ловлю их, к небу подняв ладони, становлюсь спокойнее и бездонней, и чужие письма ночами гонят к адресатам своим во сне.
Я бегу сквозь тень, леденящий ужас, и тропа становится хуже, уже, я шепчу себе, умоляю "Ну же! Мне ведь только бы добежать!" За спиною кто-то скулит и воет, это те, кто раньше несли с собою эти письма. Я бы сдалась без боя, чтоб пополнить кошмаров рать.
Но под сердцем жжётся, кипит, трепещет, я несу в себе колдовские вещи, что спасут кого-то; и станет легче прорываться сквозь этот гул. Так что пусть мне больно и страшно тоже, от чужого воя мороз по коже - я не жду, что кто-нибудь мне поможет:
Я должна, значит я смогу.