Девиз:
" Как трогательны гранаты в наших страшных садах..."В первой повести герой стыдится своего отца, который переодевается в нелепый клоунский костюм и устраивает представления, но потом он узнает о том, что это своеобразный способ отдать дань уважения человеку, который помог ему выжить в плену. Узнав об этом, он хочет извиниться и сказать так много всего, но...
Черная Дама прибрала его однажды студеным днем по ошибке, потому что, дожидаясь меня в Лилле на вокзале сквозняков, он напялил новую кепку. Ведь даже я, сойдя с поезда и заметив тело за спинами врачей «скорой помощи», делавших ему массаж сердца, даже я не подумал, что речь может идти о нем. Только не с этой перевернутой кепкой, валяющейся рядом, словно для сбора пожертвований за последнее выступление.Во второй части тот же персонаж влюбляется в очень необычную и начитанную девушку, которая по иронии судьбы оказывается дочерью фашиста, приказавшего бросить в яму угадайте кого. Узнав об этом, она приходит в ужас и врет, что помолвлена с другим и связана с террористами. Но оказывается, что это неправда. Поздно.
В третьей повести сын адвоката и дочка старьевщика эмоционально разыгрывают сцены из трагедии " Сид" возле колодца в обители. Эту книгу подарил девочке бродячий художник, после того как отец зарезал мать у неё на глазах. Откуда ни возьмись в разгар очередной репетиции появляется смазливый начинающий актер и Люс влюбляется в него, забыв про своего друга, берет с него клятву сыграть " Сида" на большой сцене и пригласить её на премьеру. На празднике, во время танца у неё внезапно подкашиваются ноги и выясняется что она больна неким дегенеративным заболеванием, которое постепенно полностью парализует её. Всё это время Макс продолжает заботиться о ней и жить во имя её мечты, потому что он её любит, несмотря на только ухудшающийся в виду болезни характер и нездоровый фанатизм, и готов на всё ради того, чтобы она была хоть немного счастлива. Это история не только о самопожертвовании, но и о великом заблуждении. Актер, давший обещание, становится простым бакалейщиком, а его тезка-актер действительно ни сном, ни духом о том что "обещал" какой-то там девочке. В конце-концов, проникшись ситуацией, он выполняет обещание, которого не давал, но которое является центром Вселенной для Люс и проливает бальзам на сердце Макса" Она не любила меня. Это Вас она любила...".
Любимый отрывок. На самом деле их много, я бы всю книгу разнесла на цитаты, но центральный для меня именно тот, где Ингу убивают и она оказывается вовсе никакой не террористкой, ну разве что террористкой чувств...Глубокой ночью, в начале улицы Sriedhofsweg я оставил её, пятясь задом,как накануне, продолжив нашу маленькую игру в Орфея и Эвредику,теряющих друг друга на пороге ада, на краю жизни, и когда я уже почти не мог её видеть, она сказала:«Любилось бы легче, влюбись я слегка».
Представляешь,какая штука, папа?... Я был сражён, Аполинер ударил точно промеж глаз!Она только что запустила мне прямо в сердце бомбу, и я пропал!Террористка чувств! В точности старый оживший миф: впечатление человека, который идёт искать свою жену в ад,и, несмотря на запрет, не может удержаться, чтобы не взглянуть на неё, пока они не выйдут оттуда.Орфей и Эвредика.
***
Она упала, прежде чем я услышал звук выстрела. Пуля так откинула её, что она потеряла туфлю... Я... я бросился к ней, попытался поднять её на ноги, придерживая одной рукой за плечи, а другой за правую руку, как в тот первый раз, танцуя с ней танго, но теперь она не танцевала давила,тянула меня вниз... Выступившая у неё на губах кровь стекала по цепочке медальона... Я не мог поднять её, не мог...
Она протянула руку,коснулась моего лица, и всё, было уже слишком поздно, она меня не видела, устремив взгляд по другую сторону света:
«Любилось бы легче, влюбись я...»
Слегка, если я расслышал... Это я закончил...
И больше ничего, nichts mehr,gestorbene, - плевать. на каком языке ты об этом думаешь, нет языка живых и языка мёртвых, любой язык способен передать тишину, боль, небытие, отнятую юность, трагизм прекрасного тела, предназначенного для жизни, любви, рождения детей и безумств, но сейчас бездыханное, разом угасшее. Какая разница, на каком языке это прозвучит, ведь ранит отсутствие, а не слова, которые тебе больше некому говорить! Ты теперь далеко, Инга... Ты оставила меня с моими угрызениями совести и всем, что я не успел тебе сказать...
А потом всё пошло кувырком: схваченный, избитый, оглушённый приказами на немецком, я с вывернутыми за спину руками оказался прижатым щекой к асфальту, рядом с телом Инги, её глаза ещё глядели на меня. И этот взгляд, па... Я думаю, что теперь вижу мир прежде всего через призму этого взгляда, что я открываю глаза только после того, как позволю тени моей чёрной невесты вдосталь насмотреться...
Пока полицейские меня обыскивали и, как я слышал о чём-то нервно говорили с Сэмми, они опустошили карманы Инги, ощупав её всю, там, в водосточной канаве,босую на одну ногу и в крови... Нет больше ни Гарбо, ни Дитрих, роковых женщин моих грёз, просто мёртвая немецкая девушка, загубленная молодость! В медальоне, они его открыли, хранился, как святая реликвия,билет в кино, с того памятного воскресенья, тот самый, с " Моста"... А пистолет был даже не заряжен и не мог никому причинить вред!...
На какую-то секунду парни из Sicherheitsdienst поражённо замерли, поняв, что они убили безоружную девчонку, всего на секунду.
Сдёрните огромное полотнище неба, сверните ковёр земли, разберите шапито мира,разгримируйте богов, снимите с них залатанные шмотки и слишком большие башмаки, и вы все, человеческое братство из огромного цирка, детишки и взрослые, плачьте, плачьте!
Ностальгия по фашизму витает над Европой, как старый вальс, такой нежный, такой близкий нам, ни слов ни музыки которого не знают представители других рас, не улавливающие даже его отголосков. И даже если мой голос не доходит до тебя, папа, я говорю с тобой...Да,на процессе Папона я сыграл клоуна за тебя, спустя больше чем два десятилетия после твоей смерти, я попытался вызвать души несчастных, погибших в лагерях, высланных; конечно я старался насмешкой вернуть миру немного достоинства, я нарушал священность правосудия,конечно я балансировал на грани святотатства по отношению к украденным войной жизням, ибо это единственный способ борться с ошибкой природы,каковой является абсолютное зло, но я также взывал к тени Инги, потомучто в итоге, понимаешь, мы все платим, и очень дорого, победители и побеждённые, платим за жестокость и бесчеловечность, за работу палачей,мы все начисляем им жалованье, а в конечном итоге только и можем, что попытаться влюбиться слегка. И, чёрт возьми, это больно, папа, больно...