Рассказывают, что некогда у короля страны, называемой Валле Пелоза, была дочь по имени Зоза, и была она столь задумчива, словно некий Зороастр или Гераклит, - что вовсе никогда не смеялась. И бедный отец, который прямо-таки дышал единственной дочкой, чего только ни делал, чтобы избавить ее от грусти. Желая ее развлечь, он приводил к ней то танцоров на ходулях, то знаменитого маэстро Руджеро, то жонглеров, то Силы Геркулесовы, то танцующую собаку, то Браконе-прыгуна, то осла, что пьет из кружки, то Лючию-плясунью - сегодня одно выдумывал, а завтра другое. Но все было впустую: ибо ни лекарства маэстро Грилло, ни сардинская трава, которая, как известно, вызывает неудержимый смех, ни даже такое испытанное средство, как укол шпагой в диафрагму, не могли заставить ее хоть чуточку улыбнуться. И тогда, делая последнюю попытку и не зная, что придумать еще, повелел король устроить перед воротами своего дворца большой фонтан, который брызгал бы во все стороны маслом. А народ сновал по той улице, словно муравьи. И тогда прохожие, чтобы не запачкать одежду, были бы вынуждены подскакивать как кузнечики, прыгать как козы, перелетать с места на место как белки, то скользя, то сшибая друг друга. Тут-то, по мысли короля, и могло случиться однажды что-нибудь особенно потешное, что уж наверняка развеселило бы его дочь.
...
Итак, соорудили этот фонтан. И в один из дней Зоза, стоявшая у окна, до того серьезная, будто ее замариновали в уксусе, увидела, как некая старуха, опустив губку в масло фонтана, выжимает ее в кувшинчик, который принесла с собою. И в ту минуту, когда старуха была полностью погружена в свое дело, один дьяволенок-паж из дворца запустил в нее камешком столь метко, что попал в кувшинчик и разбил его на куски.
Тогда старуха, у которой язык был не шерстью поросший и которая никому не позволяла влезть себе на шею, обернулась к пажу и говорит ему:
- Ах ты, грязи комок, шалопай, засранец, горшок ночной, попрыгунчик на чембало, рубашка на заднице, петля висельника, мошонка мула! Смотри, нынче и блохи яд имеют. Так пусть тебя паралич разобьет, пусть матушка твоя дурные вести получит, да чтоб тебе до первого мая не дожить, да чтоб тебя копье каталонское достало, да чтоб тебе на веревке ногами дрыгать; как кровь даром не льется, так мои слова исполнятся, и придет на тебя тысяча бед и еще кое-что! Раз уж ты в такой путь пустился - ветер тебе в паруса: и пусть твое семя зря прольется и плода не принесет, пропойца, рвань, сын той девки, что по списку в магистрате в месяц два карлина платит, разбойник!
Парень, у которого еще почти не было волос на подбородке, а смысла в голове и того меньше, услышав столь сочную речь, постарался отплатить старухе той же монетой:
- А ну-ка прикрой свою сточную канаву, бабка чертова, дерьма кусок, говенный рот!
Услыхав эти новые вести своему дому, старуха до того рассвирепела, что уже полностью сбилась с компаса самообладания и вырвалась из стойла терпения: на глазах у пажа высоко задрав занавес своего убранства, она показала такую пасторальную сцену, что тут и Сильвио мог бы сказать: “Бегите, раскрывши глаза широко, с рогом...”. И когда Зоза увидела эту картину, ее так разобрало, что она чуть не умерла со смеху.
Тогда старуха, видя, что над ней смеются, разгневалась великим гневом и, обратив на Зозу взгляд, наводящий ужас, сказала ей:
- А тебе желаю никогда не увидать, что у твоего мужа в штанах, если только тебя князь Кампо Ретунно замуж не возьмет!
Зоза, услыхав эти слова, вовсе ничего не поняла; она велела позвать старуху во дворец, ибо ей хотелось непременно узнать, просто ли та ее отругала, или наложила на нее некое заклятие.
И старуха отвечала:
- Знай же, что князь, чье имя я назвала, - прекрасное создание, юноша по имени Тадео, который, по заклятию некой феи, положил последний мазок кистью на картине своей жизни и теперь лежит в гробнице у городской стены. И вырезана над ним на камне надпись, где сказано, что та женщина, которая в три дня наполнит слезами кувшин, подвешенный рядом на крючке, воскресит его и он станет ей мужем. Но поскольку невозможно одной паре человеческих глаз пролить столько слез, чтобы наполнить кувшин мерой в полбочонка (разве что, говорят, была в Риме какая-то Эгерия, которая до того плакала, что превратилась в ручей слез), то я, услышав, как Ваше Высочество надсмеялось надо мной, и послала вам это заклятие. И прошу небеса, да сбудется оно на тебе до точки, ради воздаяния за обиду, что я претерпела.
Сказав это, она во весь дух сбежала с лестницы вниз, боясь, как бы слуги ее не побили.
И начала Зоза в уме своем жевать да пережевывать слова старухи; и будто бесенок какой вскочил ей в голову. И когда она довольно уже покрутила мотовило дум и мельницу сомнений вокруг всего этого дела, наконец, повлекла ее за собою, как лебедка, та страсть, что ослепляет рассудок и очаровывает разум. И вот она, зажавши в кулачок сколько-то монет из отцовского ларца, убежала из дворца, куда глаза глядели и куда ноги несли; и так бродила, пока не дошла до замка, где жила одна фея.
Перед нею излила она жар своего сердца; и фея, пожалев столь красивую девушку, которую погнали в неизвестность шпоры юного возраста и ослепляющей любви, дала ей письмо для своей сестры, тоже феи. Высказав Зозе много ласковых слов и похвал, утром - когда Ночь через птиц огласила повсюду указ о том, что всякому, кто видел стадо потерявшихся черных теней, будет дано приличное вознаграждение, - фея подарила девушке красивый грецкий орех, говоря: “Возьми, доченька моя, да хорошо береги, но не открывай орех, разве только в минуту самой великой нужды”.
После долгого путешествия пришла Зоза в замок ее сестры, где была принята с такой же благожелательностью. И на следующее утро та фея дала ей письмо к другой их сестре и подарила каштан, с тем же предупреждением, что было сделано касательно ореха. И, проделав немалый путь, Зоза достигла замка третьей феи, которая оказала ей тысячу любезностей, а утром, когда настало время уходить, вручила ей лесной орешек, предупредив не открывать его, разве что крайняя нужда заставит.
Получив три этих подарка, взяла Зоза ноги в руки и прошла многие страны, много преодолела лесов и рек, пока, наконец, через семь лет - в тот самый час, когда трубы петухов подняли с постели сиятельное Солнце, и оно, вскочив в седло, поскакало по своим владеньям - она пришла в Кампо Ретунно, в такой великой усталости, что ноги у нее отваливались. И не войдя еще в город, увидела близ стены мраморную гробницу, а рядом с нею - фонтан, который, видя себя заключенным в оковы из порфира, проливал хрустальные слезы. Тут же был подвешен и кувшин.
Взяла Зоза кувшин, устроила его между коленок, и принялась разыгрывать с фонтаном Платову пьесу о двух близнецах, вовсе не поднимая глаз от края, - так, что еще не прошло и двух дней, а слез в кувшине набралось на два пальца выше горловины. Еще на два пальца слез, и кувшин был бы совсем полон; но тут Зозу, изнуренную столь сильным плачем, сморил сон, и ей, хоть и против воли, пришлось пару часов вздремнуть под покровом своих прекрасных ресниц.
Между тем одна служанка, с ногами черными, как у сверчка, часто приходила набрать воды из фонтана и знала все, о чем говорит надпись на гробнице, ибо надпись это ни от кого не скрывала. И видя, как Зоза плачет, что и на два ручья хватит, принялась она за нею следить, выжидая, когда кувшин будет уже достаточно полон, чтобы неожиданно вырвать из рук Зозы этот добрый трофей, а ее оставить, как говорится, с мухой в кулаке.
Видя, что Зоза уснула, служанка, пользуясь случаем, проворно подхватила кувшин, уставила над ним глаза и в четыре счета его наполнила. И как только кувшин наполнился до краев, князь, как бы очнувшись после долгого забытья, поднялся из своей беломраморной гробницы, сжал в объятиях эту груду копченого мяса и повел ее прямо во дворец, с празднествами и фейерверками невероятными, чтобы взять себе в жены.
А Зоза, пробудившись, нашла кувшин пустым, а вместе с кувшином - и свои надежды, и увидела раскрытую гробницу; и сдавила ее сердце такая боль, что едва не пришлось ей предъявить пожитки на таможне Смерти. Наконец, видя, что горю ничем не помочь и что никто ее здесь не пожалеет, кроме собственных глаз, которые так плохо стерегли её мечты, медленно поплелась она в город. И здесь, услышав о празднике, что устроил князь, и о том, каких благородных кровей взял он жену, легко представила себе, как могло все это случиться, и сказала, вздыхая, что две черные вещи повергли ее на землю - сон и служанка.
Однако всякое живое существо защищается от Смерти, сколько имеет сил: вот и Зоза, чтобы испытать все доступные средства, напротив дворца князя сняла себе для житья миленький домик и оттуда, не находя возможности увидеть кумира своего сердца, рада была хотя бы созерцать стены храма, что скрывал в себе вожделенное ею сокровище. И вот в один прекрасный день увидел ее Тадео, который все время летал вокруг той служанки, как летучая мышь вокруг черной ночи, но внезапно обратился в истинного орла, лишь только направил взор на лицо Зозы, бывшее поистине расхищением всех привилегий Природы и радостным кличем победы над Красотою.Служанка все это приметила и стала сама не своя от злости: будучи уже беременной от Тадео, она пригрозила ему. И Тадео, который более всего на свете желал иметь наследника, дрожа как камыш, оторвал взгляд от Зозы, словно душу от тела, чтобы только не огорчить жену.
Тут бедная Зоза, увидев, как быстро кончилась эта чашка бульона для поддержания ее слабых надежд, и не зная, что еще предпринять, вспомнила о дарах фей. И когда раскрыла грецкий орех, из него вышел карлик, премилый человечек, какого свет не видал; забравшись на подоконник, он запел такими трелями, такими извивами да переливами, что равнялся с Компар Юнно, превосходил Пеццилло и оставлял далеко позади не только Чеккато де Потенца, но и самого Короля птиц.
По случаю увидела его и услыхала служанка; и до того ей захотелось его иметь, что позвала она Тадео и говорит ему: “Если не принесешь вон того чертенка, что так сладко поет, младенчика загубишь”. Князь, которого уже хорошо взнуздала эта арапка, тут же послал спросить у Зозы, не продаст ли она ему карлика. Зоза в ответ велела ему передать, что торговкой сроду не была, но если он хочет получить его в подарок, то она ему, конечно, отдаст, ибо ей это будет только в честь. Тадео, более всего желая угодить жене ради наилучшего ее разрешения от бремени, принял подарок.
Как миновало четыре дня, Зоза открыла второй подарок - каштан, и из него вышла курочка с двенадцатью золотыми цыплятами, и стали они по подоконнику ходить да похаживать, пока служанка их не увидала; и тогда пришло ей столь великое желание их иметь, что пробрало ее до самых пяток. Призвала она Тадео и, показав ему эту прелестную штучку, говорит: “Если вон ту курочку не купишь, меня как по пузу отлупишь и младенчика загубишь”.
И Тадео, что поддавался на такие угрозы и крутился, будто его привязали к хвосту этой щенной суки, опять послал к Зозе, предлагая дать ей любую цену, сколько запросит, за столь прекрасную курочку. От нее пришел тот же ответ, что и прежде: пусть он берет курочку даром, а о цене говорить - только время зря терять. И он, поскольку не мог без этого подарка обойтись, поневоле задумался: снова заполучив лакомый кусок, он был удивлен щедростью женщины, ибо ведь женщины по природе до того алчны, что не хватило бы им и всего золота, что вывозят из Индий.
Когда прошло еще несколько дней, Зоза открыла и последний подарок - лесной орешек; и оттуда выскочила куколка, что пряла золотую пряжу - дело поистине небывалое в мире. И когда она посадила ее на то же окошко, служанка тотчас увидала и, шмыгнув носом, позвала Тадео, чтобы сказать ему: “Если куколку не купишь, меня как по пузу отлупишь и младенчика загубишь”. И Тадео, которого взбалмошность жены крутила, словно мотовило, и за нос водила, точно теленка с продетым в ноздри кольцом, во всем ей покорный, не имея дерзости послать и попросить куколку у Зозы, на этот раз решил пойти самолично, ибо помнил пословицу: “Лучше своим лицом, чем с добрым гонцом”, и другую: “Кому не нужно, тот посылает, а кому нужно, сам идет”, и еще: “Кто рыбку скушать хочет, пусть сперва хвост себе намочит”. Он долго просил у Зозы прощения за то, что был перед нею неучтив, связанный долгом исполнять прихоти беременной жены; но Зоза пришла в восторг, оказавшись рядом с тем, кто был причиной столь многих ее приключений, и, сдерживая свои чувства, даже заставила просить себя сверх меры, чтобы задержать весла в плавании и подольше наслаждаться видом своего господина, которого похитила у нее злая служанка. Наконец, как и в прошлый раз, она отдала ему куколку. А прежде чем отдать, шепнула на ушко этой глиняной игрушке вдохнуть в сердце служанки новое неукротимое желание - как бы сказок послушать.
Когда Тадео увидел куколку у себя в руках, не потратив на это ни сто двадцатой доли карлина, он, пораженный такою любезностью, готов был предложить Зозе взамен ее благодеяний хоть княжество свое, хоть саму жизнь свою. Вернувшись во дворец, он отдал куколку жене; и едва лишь служанка взяла ее в руки, чтобы поиграть, как куколка, подобно Амуру, принявшему облик Аскания в руках Дидоны, вложила ей в сердце огонь. Явилось у нее такое жгучее желание слушать сказки, что не могла она терпеть, и боялась, как говорится, “затронуть рот” и родить болтуна. И потому позвала мужа и сказала ему: “Если мне сказочников не приведешь, меня как по пузу отлупишь и младенчика погубишь”. И князь, чтобы миновать такую беду, повелел срочно объявить подданным: в такой-то день - в час появления звезды Дианы, когда она приходит разбудить Рассвет, чтобы он хорошенько прибрал улицы, где должно будет прошествовать Солнце, - пускай все женщины той страны соберутся в условленном месте.
Так начинался легендарный " Пентамерон"