В Ливане рассветное солнце
над морем алеющим брезжит.
Корабль крестоносный несется
от кипрского побережья.
Плывет под его парусами
Рюдель Джауфре, что из Блайи,
и Триполи ищет глазами,
в жару лихорадки пылая.
И славным встречает напевом
он Азии берег печальный:
"Любовь моя дальняя, где Вы?
Как сердцу без Вас тяжело!"
И мечется серая чайка,
внимая той жалобе чудной,
и солнце над мачтами судна,
тоскуя, за тучи зашло.
Корабль паруса убирает
и в тихом порту пристает.
Сеньора Бертран оставляет
и к холму, задумчив, идет.
Обвязанный траурной лентой
щит Блайи гласит о беде.
Он в замок спешит: – Мелисента,
графиня прекрасная, где?
Я прибыл с любовным посланьем,
я прибыл со скорбною вестью,
я прибыл, правителю Блайи,
сеньору Рюделю служа.
О Вас он слагал свои песни,
о Вас понаслышке лишь зная.
Он в Триполи. Он, умирая,
приветствует Вас, госпожа! –
На оруженосца младая
графиня взглянула с печалью
и лик свой, поспешно вставая,
укрыла за черной вуалью.
– Но где Джауфре умирает?
Пойдемте скорее к нему! –
воспетая так отвечает
впервые певцу своему.
Лежал он в беседке у моря
и, силясь мученье развеять,
свое упованье и горе
в изысканный слог облекал:
– Господь, пожелавший содеять
любовь мою столь безнадежной,
дозволь, чтоб к руке ее нежной
с последним я вдохом припал! –
А та, о которой молил он,
ведомая верным Бертраном,
уже на пороге застыла,
с прискорбьем внимая сим странным
речам. И, дрожащею дланью
вуаль отведя от чела,
конец положила страданью,
сказав: – Джауфре, я пришла.
Вгляделся, вздыхая протяжно,
поэт в госпожу, что есть мочи,
привставши с усилием тяжким
на пышных ливанских коврах:
– Не эти ли дивные очи
любовь мне давно обещала?
Не к этому ль лику, бывало,
тянулся я в смутных мечтах? –
Подобно луне, что ночами
сквозь тучи проглянет нежданно
и мир осияет лучами
цветущий и благоуханный,
пред взором певца восхищенным
предстала красы безмятежность,
и в сердце, на смерть осужденном,
небесная вспыхнула нежность.
– Что жизнь, Мелисента, земная?
Лишь сон, лишь короткая сказка.
И только любовь пребывает
нетленной вовек. Посему
утешит болящего ласка.
В изгнании новом Вас жду я.
А ныне прошу поцелуя
и дух свой вверяю ему. –
И донна над бледным влюбленным
склонилась, к груди прижимая,
и трижды к устам воспаленным
любовно прильнула устами.
А солнце, с небес ниспадая,
над мертвым поэтом сияло
и светлыми донны играло
распущенными волосами.
над морем алеющим брезжит.
Корабль крестоносный несется
от кипрского побережья.
Плывет под его парусами
Рюдель Джауфре, что из Блайи,
и Триполи ищет глазами,
в жару лихорадки пылая.
И славным встречает напевом
он Азии берег печальный:
"Любовь моя дальняя, где Вы?
Как сердцу без Вас тяжело!"
И мечется серая чайка,
внимая той жалобе чудной,
и солнце над мачтами судна,
тоскуя, за тучи зашло.
Корабль паруса убирает
и в тихом порту пристает.
Сеньора Бертран оставляет
и к холму, задумчив, идет.
Обвязанный траурной лентой
щит Блайи гласит о беде.
Он в замок спешит: – Мелисента,
графиня прекрасная, где?
Я прибыл с любовным посланьем,
я прибыл со скорбною вестью,
я прибыл, правителю Блайи,
сеньору Рюделю служа.
О Вас он слагал свои песни,
о Вас понаслышке лишь зная.
Он в Триполи. Он, умирая,
приветствует Вас, госпожа! –
На оруженосца младая
графиня взглянула с печалью
и лик свой, поспешно вставая,
укрыла за черной вуалью.
– Но где Джауфре умирает?
Пойдемте скорее к нему! –
воспетая так отвечает
впервые певцу своему.
Лежал он в беседке у моря
и, силясь мученье развеять,
свое упованье и горе
в изысканный слог облекал:
– Господь, пожелавший содеять
любовь мою столь безнадежной,
дозволь, чтоб к руке ее нежной
с последним я вдохом припал! –
А та, о которой молил он,
ведомая верным Бертраном,
уже на пороге застыла,
с прискорбьем внимая сим странным
речам. И, дрожащею дланью
вуаль отведя от чела,
конец положила страданью,
сказав: – Джауфре, я пришла.
Вгляделся, вздыхая протяжно,
поэт в госпожу, что есть мочи,
привставши с усилием тяжким
на пышных ливанских коврах:
– Не эти ли дивные очи
любовь мне давно обещала?
Не к этому ль лику, бывало,
тянулся я в смутных мечтах? –
Подобно луне, что ночами
сквозь тучи проглянет нежданно
и мир осияет лучами
цветущий и благоуханный,
пред взором певца восхищенным
предстала красы безмятежность,
и в сердце, на смерть осужденном,
небесная вспыхнула нежность.
– Что жизнь, Мелисента, земная?
Лишь сон, лишь короткая сказка.
И только любовь пребывает
нетленной вовек. Посему
утешит болящего ласка.
В изгнании новом Вас жду я.
А ныне прошу поцелуя
и дух свой вверяю ему. –
И донна над бледным влюбленным
склонилась, к груди прижимая,
и трижды к устам воспаленным
любовно прильнула устами.
А солнце, с небес ниспадая,
над мертвым поэтом сияло
и светлыми донны играло
распущенными волосами.