Моя жизнь - совокупность моих выборов, а не чьих-то преступлений.
То воскресение было особенно тихим и ласковым. После занятий в воскресной школе мама взяла Катю в парк посмотреть на снежные скульптуры. По дороге они зашли в магазин и купили бутылку кока-колы. Обычно мама покупала Кате воду "Святой источник", а про кока-колу говорила, что это отрава.
Мама вообще была строгая, но всё равно самая лучшая в мире. И ещё самая красивая, хотя она никогда не красила губы, не пудрилась и не носила золотых сережек, как другие мамы. Катя шла, прижимая к груди бутылку с газировкой и думала о причастии: в воскресной школе ей рассказали, как и для чего христиане причащаются. Кате нравилось слово " причастие". Причаститься святых тайн, как ей думалось, - это значит стать частью тех, кому известно что-то важное. Как будто тебе доверяют какой-то секрет, и после этого ты становишься сообщником... разумеется, чего-то очень хорошего, ведь тайны-то святые. Правда, до первого причастия Кате было ещё далеко.
В парке было на удивление немноголюдно. Мама устроилась с книгой на скамейке. Её шерстяной платок был чуть присыпан снегом, и Кате вдруг захотелось отряхнуть его, так же как мама стряхивала снег с её шапочки. Но мешать маме она не решилась и отправилась к своей любимой скульптуре. Скульптур было множество: русалка, большой усатый дракон, снегурочка, ещё какие-то красивые, но непонятные фигуры, про которые мама говорила, что они абстрактные, то есть быссмысленные. А лучше всего было огромное резное яйцо. В его скорлупе были искусно выпилены сквозные узоры, а внутри, неизвестно каким образом туда помещённый, сидел, поджав ножки, маленький снежный ангел. Он улыбался и прижимал палец к губам, прося соблюдать тишину. Издалека прессованный снег напоминал сахар-рафинад.Остановившись перед сахарным яйцом, Катя заглянула в прорезь и обомлела.
На долю секунды ей показалось, что лицо ангела зачем-то закрасили желтой краской. Но нет, это была не краска, просто на него кто-то помочился. От этой догадки КАте стало дурно, кровь кинулась ей в голову. Она замерла, не в силах оторвать взгляд от осквернённого снежного чуда. Ангел всё так же улыбался, и на его щеках и груди язвами горели проталины от тёплой - человеческой - мочи. И не было в его залитых желтым глазах ни боли, ни горечи. И слепая его усмешка, прикрытая пальцем в знаке молчания, словно призывала никому, даже маме, не выдавать только что открывшуюся тайну. Страшную, постыдную, отвратительную, неведомую до сих пор: святых тайн не существует. ВСё что есть святого у человека, может быть с лёгкостью попрано и осмеяно другим человеком. Другим. Точно таким же. И ангел, причастивший Катю этой омерзительной тайны, теперь просил её молчать. Он приглашал её в мир, где позволено - нет, не мочиться, не писать, эти слова тут были не уместны, - ссать на ангелов.
Слово было нехорошим, мама никогда не позволяла его произносить, но теперь оно вертелось у Кати на языке и отделаться от него было невозможно. Обоссанный ангел, думала Катя и, желая избавиться от скверны, незаметно пыталась выплюнуть эти слова вместе с тягучей от кока-колы слюной. И ещё она точно знала, что тот, кто это сделал, не был ни девочкой, ни девушкой, ни тётенькой. Это был мужчина, парень, мужик, возможно, пьяный, возможно, он смеялся, засовывая своё кое-что в сахарный распил, чтобы поссать в лицо ангела.
У входа в метро Катю стошнило. Вытирая ей рот платком, мама вздохнула: " Не надо было покупать тебе эту кока-колу. Я всегда знала, что это отрава".
Мама вообще была строгая, но всё равно самая лучшая в мире. И ещё самая красивая, хотя она никогда не красила губы, не пудрилась и не носила золотых сережек, как другие мамы. Катя шла, прижимая к груди бутылку с газировкой и думала о причастии: в воскресной школе ей рассказали, как и для чего христиане причащаются. Кате нравилось слово " причастие". Причаститься святых тайн, как ей думалось, - это значит стать частью тех, кому известно что-то важное. Как будто тебе доверяют какой-то секрет, и после этого ты становишься сообщником... разумеется, чего-то очень хорошего, ведь тайны-то святые. Правда, до первого причастия Кате было ещё далеко.
В парке было на удивление немноголюдно. Мама устроилась с книгой на скамейке. Её шерстяной платок был чуть присыпан снегом, и Кате вдруг захотелось отряхнуть его, так же как мама стряхивала снег с её шапочки. Но мешать маме она не решилась и отправилась к своей любимой скульптуре. Скульптур было множество: русалка, большой усатый дракон, снегурочка, ещё какие-то красивые, но непонятные фигуры, про которые мама говорила, что они абстрактные, то есть быссмысленные. А лучше всего было огромное резное яйцо. В его скорлупе были искусно выпилены сквозные узоры, а внутри, неизвестно каким образом туда помещённый, сидел, поджав ножки, маленький снежный ангел. Он улыбался и прижимал палец к губам, прося соблюдать тишину. Издалека прессованный снег напоминал сахар-рафинад.Остановившись перед сахарным яйцом, Катя заглянула в прорезь и обомлела.
На долю секунды ей показалось, что лицо ангела зачем-то закрасили желтой краской. Но нет, это была не краска, просто на него кто-то помочился. От этой догадки КАте стало дурно, кровь кинулась ей в голову. Она замерла, не в силах оторвать взгляд от осквернённого снежного чуда. Ангел всё так же улыбался, и на его щеках и груди язвами горели проталины от тёплой - человеческой - мочи. И не было в его залитых желтым глазах ни боли, ни горечи. И слепая его усмешка, прикрытая пальцем в знаке молчания, словно призывала никому, даже маме, не выдавать только что открывшуюся тайну. Страшную, постыдную, отвратительную, неведомую до сих пор: святых тайн не существует. ВСё что есть святого у человека, может быть с лёгкостью попрано и осмеяно другим человеком. Другим. Точно таким же. И ангел, причастивший Катю этой омерзительной тайны, теперь просил её молчать. Он приглашал её в мир, где позволено - нет, не мочиться, не писать, эти слова тут были не уместны, - ссать на ангелов.
Слово было нехорошим, мама никогда не позволяла его произносить, но теперь оно вертелось у Кати на языке и отделаться от него было невозможно. Обоссанный ангел, думала Катя и, желая избавиться от скверны, незаметно пыталась выплюнуть эти слова вместе с тягучей от кока-колы слюной. И ещё она точно знала, что тот, кто это сделал, не был ни девочкой, ни девушкой, ни тётенькой. Это был мужчина, парень, мужик, возможно, пьяный, возможно, он смеялся, засовывая своё кое-что в сахарный распил, чтобы поссать в лицо ангела.
У входа в метро Катю стошнило. Вытирая ей рот платком, мама вздохнула: " Не надо было покупать тебе эту кока-колу. Я всегда знала, что это отрава".