Анна Гавальда "Тест"

[Schoen]

Какой же дурой становится женщина, когда хочет ребенка! Какие же все бабы дуры.
Стоит ей узнать, что она беременна, и готово дело, открываются шлюзы: любовь, любовь, любовь.
И все, больше ее не заткнешь.
Дуры.
Она – как все. Думает, что беременна. Ей так кажется. Это возможно. Не то чтобы совсем наверняка, но почти.
Она выжидает еще несколько дней. Мало ли что.
Тест на беременность стоит в аптеке 59 франков. Она это знает. Помнит по первому ребенку.
Она говорит себе: подожду еще два дня и сделаю анализ.
Конечно, она не выдерживает. Думает: ну что такое 59 франков, если, может быть, может быть – я беременна? Что такое 59 франков, если через две минуты я буду все знать точно?
59 франков, чтобы открыть наконец шлюзы, а то ведь так можно и лопнуть, там, внутри, все кипит-бурлит, даже живот немножко ноет.
Она бежит в аптеку. Не в ту, куда ходит обычно, – в другую, подальше от дома, где ее не знают. Входит, такая вся из себя равнодушная: «Тест на беременность, пожалуйста», – а сердце бьется сильно-сильно. Она возвращается домой. Она не спешит. Она растягивает удовольствие. Вот он, тест, в ее сумочке, на тумбочке в прихожей, а она суетится по дому. Она пока еще хозяйка положения. Складывает белье. Идет в садик за ребенком. Болтает с другими мамашами. Смеется. У нее хорошее настроение.
Она готовит полдник. Намазывает масло на тосты. Старательно. Слизывает варенье с ложки. Не может удержаться и целует своего сынишку. Куда попало. В шейку. В щечки. В макушку.
Он говорит: «Хватит, мама, пусти». Она сажает его перед ящиком с «Лего», а сама все никак не может отойти и мешает ему играть.
Потом спускается по лестнице. Старается не замечать свою сумочку, но не получается. Она останавливается. Достает тест.
Она нервничает, открывая коробочку. Раздирает упаковку зубами. Инструкцию она прочтет потом. Сначала надо пописать на эту штуку. Закрыть ее колпачком, как шариковую ручку. Она держит это в руке, тепленькое. Потом кладет куда-то.
Читает инструкцию. Подождать четыре минуты и проверить контрольные квадратики. Если оба квадратика порозовели, это значит, в вашей моче, мадам, много ХГГ (хорионического гонадотропного гормона), если оба квадратика порозовели, это значит, что вы, мадам, беременны.
Четыре минуты – как долго! Ладно, пока можно выпить чаю.
Она ставит кухонный таймер на яйцо «в мешочке». Четыре минуты… вот.
Не надо трогать тест. Она обжигает губы горячим чаем.
Заглядывает в полупустой холодильник и размышляет, что бы приготовить на ужин.
Четыре минуты она не выдерживает, да это и ни к чему. Результат уже есть. Беременна.
Она так и знала.
Трубочку она бросает на самое дно мусорного ведра. Хорошенько прикрывает сверху консервными банками и пакетами. Пока это будет ее секрет.
Ну вот, теперь ей легче.
Она делает глубокий вдох полной грудью. Она так и знала.
Это уж просто для очистки совести. Все, шлюзы открыты. Теперь можно подумать о чем-нибудь другом.
Ни о чем другом она больше думать не будет.
Присмотритесь как-нибудь к беременной женщине: вам кажется, что она переходит улицу, или работает, или даже говорит с вами. Ничего подобного. Она думает о своем ребенке.
Она не признается в этом, но ни одной минуты не проходит за все девять месяцев, чтобы она не думала о ребенке.
Да, она вас слушает, но почти не слышит. Она кивает, но на самом деле ей все равно.
Она представляет себе, какой он. Пять миллиметров: с пшеничное зернышко. Один сантиметр: с ракушку. Пять сантиметров: с этот вот ластик на ее письменном столе. Двадцать сантиметров к пятому месяцу: с ее раскрытую ладонь.
Еще ничего не заметно. Совершенно ничего, но она то и дело трогает свой живот.
Да нет, не свой живот она трогает, а его. Точно так же она гладит по голове своего старшего. Это то же самое.
Она сказала мужу. Продумывала, как преподнести ему новость. Разыгрывала в уме целый спектакль, искала особенный голос, бейте-барабаны-плачьте-скрип-ки… А потом махнула рукой.
Она сказала ему ночью, в темноте, когда они переплелись ногами, но просто чтобы уснуть. «Я беременна», – сказала она, и муж поцеловал ее в ухо. «Вот и хорошо», – ответил он.
И сыну она тоже сказала: «Знаешь, у мамы в животе ребеночек. У тебя родится братик или сестричка, как у мамы Пьера. И ты сможешь катать колясочку, как Пьер».
Сынишка приподнял ее свитер и спросил: «А где же он? Где ребеночек?»
Она разыскала на полках книжку Лоранс Перну «Я жду ребенка». Весьма потрепанный томик, который уже успел послужить и ей, и ее невестке, и еще одной подруге.
Первым делом она откроет его на середине, где фотографии.
Глава называется «Жизнь до рождения» – от «яйцеклетки в окружении сперматозоидов» и до «шесть месяцев: он сосет палец».
Она долго рассматривает малюсенькие ручки с просвечивающими жилками и бровки – на некоторых снимках уже видны бровки.
Потом она сразу переходит к главе «Когда мне рожать?» Там есть таблица, по которой можно вычислить срок с точностью до дня («черные цифры: дата начала последней менструации, красные цифры: вероятная дата родов»).
Так, значит, малыш родится 29 ноября. И что у нас 29 ноября? Она поднимает глаза и упирается взглядом в календарь на стене рядом с микроволновкой… 29 ноября… Святой Сатюрнен.
Сатюрнен – этого только не хватало! – думает она и улыбается.
Кладет куда-то книгу и забывает о ней. Вряд ли откроет ее еще раз. Потому что все остальное: как питаться, пигментные пятна, растяжки, половая жизнь, будет ли ваш ребенок нормальным, подготовка к родам, правда о боли и прочее… все это ее не волнует, просто неинтересно. Природа лучше знает.
Она спит на ходу и ест большие соленые огурцы а-ля-рюс за завтраком, обедом и ужином.
В конце третьего месяца следует в первый раз показаться гинекологу. Сдать анализы, оформить страховку и уведомление о беременности для работодателя.
Она идет туда в обеденный перерыв. Волнуется, но виду не подает.
Врач тот же, что помог родиться ее первому ребенку.
Они болтают о том, о сем: как ваш муж, как работа? А ваша диссертация, продвигается? А как ваши дети, учатся? А эта школа, по-вашему, как?…
Рядом со смотровым столом стоит аппарат УЗИ. Она ложится. Экран еще не включен, но она не может отвести от него глаз.
Первым делом врач дает ей послушать удары невидимого сердца.
Звук отрегулирован так, что слышно на весь кабинет:
Бум-бум-бум-бум-бум-бум,
И у нее, как у полной идиотки, глаза уже на мокром месте.
А потом он показывает ей ребенка.
Крошечный человечек шевелит ручками и ножками. Десять сантиметров, сорок пять граммов. Хорошо виден позвоночник, можно даже пересчитать позвонки.
Рот у нее, наверно, широко раскрыт, но она не произносит ни звука.
Доктор усмехается. «Ха, – говорит он, – известное дело, от этого и самые болтливые немеют».
Пока она одевается, он заполняет карту, вкладывает туда снимки, которые уже выдал аппарат. Она сядет в машину и не сразу тронется – будет, затаив дыхание, долго разглядывать эти снимки, пока не выучит их наизусть.
Прошли недели, и живот у нее вырос. Груди тоже. Теперь она носит 95С. Немыслимо.
Она пошла в магазин для будущих мам купить себе одежду. И тут благоразумие ей изменило. Она выбрала
платье – очень красивое и довольно дорогое – к свадьбе двоюродной сестры, намеченной на конец августа. Льняное платье с перламутровыми пуговками по всей длине. Она долго колебалась, потому что не уверена, что будет рожать еще, а так получается дороговато, конечно…
Она стоит в примерочной и ломает голову, путаясь в подсчетах. Когда она выходит с платьем в руках и сомнением на лице, продавщица говорит ей: «Доставьте же себе удовольствие! Да, вы будете носить его недолго, ну и что, зато сколько радости… И вообще, беременная женщина не должна ни в чем себе отказывать». Это было сказано шутливым тоном, но все равно, какая хорошая продавщица.
Это она думает уже на улице, неся в руке большой пакет со своим «безрассудством». Ей очень хочется писать. Все правильно.
И вообще, эта свадьба много для нее значит, потому что ее сын будет в свите невесты. Конечно, это глупость, но ей безумно приятно.
А вот и еще один повод для мучительных сомнений: пол ребенка.
Спросить – не спросить, узнавать или не узнавать заранее: мальчик или девочка?
Ведь приближается пятый месяц, а с ним и второй ультразвук, когда уже все будет видно.
У себя на работе она сталкивается с массой более сложных проблем и должна принимать ответственные решения каждую минуту. Принимает, куда деваться. Ей за это платят.
Но тут… она не знает.
Когда ждала первого, спросила, хотелось знать, ладно. Но теперь ей настолько все равно, будет ли это мальчик или девочка… абсолютно все равно.
Решено, она не хочет знать.
«Вы уверены?» – переспрашивает врач. Она уже не уверена. «Вот что, я вам ничего не скажу, посмотрим, может, разглядите что-нибудь сами».
Он медленно водит датчиком по ее вымазанному гелем животу. Где-то останавливается, записывает, поясняет, а где-то чиркает быстро и улыбается, наконец говорит: «Все, можете одеваться».
«Ну?» – спрашивает он.
Она кое-что заметила, но не уверена. «И что же вы заметили?» Ну… в общем-то, она, кажется, видела… что он мальчик, верно?…
«А-а, не знаю, не знаю», – смеется доктор и прямо облизывается от удовольствия. Ей хочется вцепиться в воротник его халата и тряхнуть хорошенько, чтобы сказал. Но нет. Пусть это будет сюрприз.
Летом с большим животом жарко. А уж по ночам… Спится плохо, как ни повернись, неудобно. Ничего, потерпим.
Времени до свадьбы остается все меньше. Вся семья в напряжении. Она говорит, что возьмет на себя букеты. Самое милое дело при ее габаритах. Ее посадят посреди комнаты, мальчики будут приносить, что потребуется, и она украсит все, что только можно.
А пока она бегает по обувным магазинам, ищет «белые закрытые сандалии». Невеста хочет, чтобы вся свита была обута одинаково. Бот ведь додумалась. Попробуй, найди белые сандалии в конце августа. «Мадам, ведь скоро начало учебного года». Наконец хоть какие-то удалось отыскать, правда, страшненькие и на размер больше.
Она смотрит на своего уже совсем большого малыша, а он красуется перед магазинными зеркалами -деревянный меч на поясе шортиков, новые ботинки на ногах. Для него это межгалактические сапоги-скороходы с лазерными застежками, слепому ясно. Какой же он чудесный, даже в этих жутких сандалиях.
И вдруг ее кто-то сильно толкает в живот. Изнутри.
Она и раньше чувствовала там толчки, движения, но вот чтобы так отчетливо – это впервые.
– …Мадам? Мадам?… Вам показать что-нибудь еще?…
– Нет-нет, все, извините, пожалуйста.
– Ну что вы, мадам. Хочешь шарик, заинька?
По воскресеньям ее муж занят делом. Он обустраивает комнатку, где раньше у них хранилось белье. Часто просит брата приехать помочь. Она закупила побольше пива и то и дело прикрикивает на малыша, чтобы тот не путался у них под ногами.Перед сном она листает журналы по дизайну, ищет в них интересные идеи. Времени достаточно.
Они не обсуждают, как назовут ребенка, потому что имена им нравятся разные и оба знают, что последнее слово все равно останется за ней… так что какой смысл?
В четверг, 20 августа, ей надо идти на очередной осмотр – шесть месяцев. О Господи, сколько можно!
Момент действительно не самый подходящий, подготовка к празднеству идет вовсю. Как нарочно, сегодня утром жених с невестой съездили в Ранжи и привезли горы цветов. Едва уместились в две ванны и детский надувной бассейн.
Около двух она откладывает садовые ножницы, снимает фартук и говорит родным, что малыш спит в желтой комнате. Если он проснется до ее прихода, пусть его покормят, ладно? Да, да, она не забудет на обратном пути купить хлеба, суперклей и рафию для букетов. Приняв душ, она втискивает свой большой живот за руль машины. Включает радио и говорит себе, что в конце концов эта передышка даже к лучшему: когда слишком много женщин собираются за одним столом, если руки у всех заняты, то уж языки-то свободны. Вот они их и распускают почем зря…
В приемной уже дожидаются своей очереди две женщины. Можно погадать, пытаясь по форме живота определить, кто на каком месяце. Она читает какой-то древний номер «Пари-Матч», тех незапамятных времен, когда Джонни Холлидэй еще был с Аделиной.
Она входит в кабинет, доктор здоровается с ней за руку: как поживаете? Спасибо, хорошо, а вы? Она кладет сумку и садится. Он набирает на компьютере ее фамилию. Все данные уже хранятся в памяти: сколько недель с последних месячных и прочее.
Потом она раздевается. Пока она взвешивается, доктор застилает кушетку бумажной простыней, потом измеряет ей давление. Сейчас он сделает быстрый, «контрольный» ультразвук, чтобы проверить сердце плода. Закончив осмотр, вернется к компьютеру и что-то добавит в карту.
У гинекологов есть один излюбленный прием. Когда женщина лежит с задранными ногами, они задают ей множество самых неожиданных вопросов, чтобы она хоть на минутку забыла о своей непристойной позе.
Иногда это помогает, но чаще – нет.
Вот и теперь, он спрашивает, чувствует ли она шевеление, она начинает отвечать: «Да, чувствовала, но в последнее время реже…» – и не договаривает, потому что видит, что он ее не слушает. Он-то, конечно, уже все понял. Руки его крутят еще рычажки аппарата, но это так, для виду, он-то ведь все уже понял.
Он поворачивает картинку на экране так и этак, движения его вдруг стали резкими, а лицо как будто мгновенно постарело. Она приподнимается на локтях, она тоже уже все поняла, но спрашивает: «Что случилось?»
Он говорит ей: «Одевайтесь», – как будто ничего не слышал, и она опять спрашивает: «Что случилось?» Он отвечает: «Есть проблема, плод мертв».
Она одевается.
Когда она снова садится перед ним, ее лицо непроницаемо. Она молчит. Он барабанит по клавиатуре, набирая много чего-то непонятного, и одновременно куда-то звонит.
Потом говорит ей: «Нам с вами предстоят не самые веселые минуты».
Она не знает, как это понимать.
«Не самые веселые минуты» – что он имеет в виду? Бесконечные анализы крови, от которых у нее вся рука будет в синяках, или завтрашний ультразвук, изображения на экране, колонки цифр и анализ данных – все, что он будет делать, чтобы понять то, чего не поймет никогда. Или «не самые веселые минуты» – это роды в ночь на воскресенье в больнице «скорой помощи», с дежурным врачом, недовольным, что его «опять» разбудили? Да, наверно, это и есть «не самые веселые минуты» – рожать в муках, без обезболивания, потому что слишком поздно. Когда так больно, что, кажется, сейчас вытошнишь свои внутренности, вместо того чтобы тужиться, как тебе велят. Когда муж, беспомощный и такой неловкий, гладит твою руку, пока из тебя не выйдет наконец эта мертвая штуковина.
Или, может быть, «не самые веселые минуты» – это лежать на следующее утро в палате родильного отделения с опустевшим животом и слышать, как за стенкой плачет младенец.
Одного она так и не поймет – почему он сказал «нам с вами предстоят не самые веселые минуты».
Врач тем временем продолжает заполнять историю болезни и, щелкая мышью, говорит, что плод отправят на вскрытие в парижский центр чего-то-там, но она уже давно его не слушает.
Еще он говорит ей: «Меня восхищает ваше хладнокровие». Она ничего не отвечает.
На улицу она выходит через черный ход, потому что у нее не хватает духу пройти через приемную.
Она еще долго будет плакать в машине, но одно уже знает точно: свадьбу она не омрачит. Для всех ее горе может подождать два дня.
И вот – суббота, и на ней то самое льняное платье с перламутровыми пуговками.
Она одела сынишку и сфотографировала его перед выходом, потому что знает, что из костюмчика маленького лорда Фаунтлероя он скоро вырастет.
По дороге в церковь они заехали в клинику, чтобы она приняла под наблюдением специалиста мерзкую таблетку, которая изгоняет любой плод, желанный или нет, все равно.
А потом она осыпала новобрачных рисом и прохаживалась по безупречно выровненному гравию аллей с бокалом шампанского в руке. Она нахмурилась, увидев, что ее маленький лорд Фаунтлерой пьет «кока-колу» прямо из бутылки, проверила, в порядке ли букеты. Она обменивалась любезностями и поддерживала светский разговор, потому что так полагается вести себя гостям на свадьбе.
И тут – откуда только взялась, как из воздуха возникла – рядом оказалась прелестная молодая женщина, незнакомая ей, видимо, гостья со стороны жениха. Все произошло совершенно неожиданно: незнакомка положила обе ладони на ее живот и сказала: «Можно?… Говорят, это на счастье…»
И что ей, по-вашему, было делать? Конечно же, она попыталась улыбнуться.