Лезвие, тонкое и блестящее, как серебряная нить, резануло Уму по запястью, оставив за собой кровавый след. «Мне больно! Прекрати немедленно калечить меня… Если Квентин заставил нас сражаться на настоящих самурайских мечах, это не значит, что ты непременно должен убить меня!» — в сердцах крикнула Турман, отбросив в сторону свое оружие, со звоном отлетевшее к стене. Мистер Пин, мастер по восточным единоборствам, смерив девушку строгим взглядом своих темных непроницаемых глаз, выражение которых не поддавалось точному определению, спокойно ответил: «Ты не просто девушка. Ты — самурай. А самурай живет так, как будто он уже умер. В каждый миг он готов к смерти, это и есть Путь Самурая. Кому, как не тебе, лучше знать это… Поэтому подними оружие и продолжай сражаться».
Лет двадцать пять назад в долговязой, неуклюжей девушке с асимметричными чертами лица и огромными ступнями ног мало кто мог разглядеть самурая. Тем не менее сражаться Уме приходилось каждый день. Родители, обитавшие в то время в Индии, обрекли своих четверых детей, названных в честь индусских божеств (мальчиков Дехена, Гандена, Мипаму и малышку Уму, чье имя переводилось с тибетского как «Срединный Путь»), на постоянное сопротивление миру, не желавшему принимать непохожих. В действительности, рожая детей, Нена меньше всего задумывалась о том, как сделать так, чтобы сложности обходили ее отпрысков стороной. Первым мужем Нены был не кто иной, как Тимоти Лири — гуру психоделики, человек, чье имя для «посвященных» было синонимом слова «бог». Все женщины в роду Турман славились своим беспокойным нравом и тягой к перемене мест, между тем от своего отца — Роберта А. Ф. Турмана Ума переняла философский склад ума и необычный разрез глаз. Роберт был первым американцем, ставшим тибетским монахом, что для Нены, побывавшей замужем за гуру, оказалось лучшей характеристикой. Правда, со временем Роберт вместе с женой и детьми вернулся в США, чтобы заведовать кафедрой религии в Колумбийском университете, но к тому времени и Нена превратилась из прекрасного «ребенка цветов» в дипломированного психотерапевта. В итоге союз бывшей хиппи и бывшего монаха породил на свет четверых детей, которые, проведя детство в Индии, никак не могли устроиться в современных американских реалиях, где у всех сверстников были нормальные имена вроде Джона и Джины и обычные родители — кухарки или коммивояжеры. Больше всех доставалось маленькой Уме. С жестокостью, присущей только детям, они гоняли ее по школьному двору, швырялись камнями, дразнили «дылдой» и «рыбой-молотом». «Ну почему я такая страшная?! Ну зачем вы меня так по-идиотски назвали?!» — плакала пятнадцатилетняя Турман. Нена предпочитала не отвечать на глупые вопросы своих отпрысков да и вообще не портить детей излишним воспитанием. «Все, что я могла вам дать, — я дала. Остального придется добиваться самим», — подводила черту под любым неприятным разговором миссис Турман. Когда Ума, будучи измученным бесконечными издевательствами сверстников пятнадцатилетним подростком, заявила родителям, что едет в Нью-Йорк, она получила от них вместе с тремя сотнями долларов и завернутым в фольгу бутербродом книгу о самураях. В ответ на недоуменно приподнятые брови дочери Нена холодно ответила: «Пригодится», после чего поцеловала девочку на прощание в лоб и пожелала счастливого пути. Из всего, что Ума прочитала по дороге в Нью-Йорк, ей запали в душу лишь несколько слов: «
Справедливость, верность и мужество — суть три природные добродетели самурая», смысл которых ей был до конца непонятен, но вместе с тем, как показалось Турман, в них крылась некая сила, так необходимая ей в огромном жестоком городе.
читать дальше
Остановка № 1: справедливость
«АДОВА КУХНЯ» — так называлось место, расположенное в самом опасном районе Бруклина, где поселилась Ума, устроившись в ближайшую пиццерию посудомойкой. Комната Турман была сырой и темной, казалось, пропахшей человеческой бедностью и одиночеством. Город пугал ее настолько, что девушка предпочитала общество книг и бесплатной пиццы, вместо того чтобы веселиться на вечеринках и пить пиво со сверстниками. Она много курила и мало спала, от чего ее длинное, нескладное тело обрело идеальные пропорции фотомодели. Не без внутреннего сопротивления, но все же воспользовавшись старыми связями матери, Ума начала работать в модельном агентстве, где ее немногословность и выносливость пришлись весьма кстати. Между тем Турман молчала только потому, что не хотела выдать своего презрения к профессии «вешалки»: мечта всех девочек стала для нее невыносимой каторгой даже не потому, что работа шла на износ, а в большей степени из-за того, что все люди, окружавшие ее и считавшие себя богемой, для Умы были «грязью жизни». Мучения продлились недолго — спустя пару месяцев долговязой и замкнутой девушке предложили роль коварной соблазнительницы в малобюджетном триллере «Поцелуй папочку на ночь», разглядев под широким свитером и затертыми джинсами ту самую болезненно острую сексуальность, что на экране выглядела более чем провокационно. Картина была заведомо провальной, но именно благодаря ей Турман пригласили в «Опасные связи» со звездными Джоном Малковичем и Мишель Пфайффер, которых восемнадцатилетняя старлетка затмила без особых усилий. С этого момента Уму стали воспринимать не иначе как сексуальную нимфетку и эксплуатировать ее обнаженную натуру по полной программе: девушка играла бисексуальных красавиц («Генри и Джун»), соблазнительных богинь («Приключения барона Мюнхгаузена») и прочих провокационных персонажей в неглиже. Камера высвечивала то, о существовании чего девушка даже не подозревала, поэтому экранные образы Турман получались так свежи и сексуальны. Миф о собственной привлекательности, к которой Ума была совершенно не готова, умер в тот момент, когда в ворохе писем, ежедневно приходивших на ее домашний адрес, обнаружилась посылка от парня из Бруклина: юноша, долго добивавшийся взаимности от Турман, прислал нож с запиской: «Ты хочешь, чтобы я убил себя?» Тогда Ума действительно испугалась. Внезапно она поняла, что красота — это власть, а красота, которую ты до конца не осознаешь, — это смертельное оружие. Когда после недельного добровольного заточения в стенах собственного дома девушка вышла в свет, она была одета в бесформенный свитер, широкие мужские штаны, и с этих пор любые предложения «просто излучать сексуальность и получать за это деньги» Турман отвергала резко и бескомпромиссно. «Лучше я буду безработной, чем секс-символом, — отвечала Ума, — у меня нет желания жить в мире, где секс — это международная валюта». Ей казалось, это был единственно справедливый поступок.
Остановка № 2: верность
Гэри Олдмену, идеальному мерзавцу с лицом и повадками прирожденного Мефистофеля, недавно исполнилось 32 года. Уме, добровольно отказавшейся от титула секс-символа, было ровно двадцать. Бабник и пьяница, с одной стороны, и испуганная угловатая девочка — с другой. Что могло быть общего у этих двух людей, одному Богу известно, но тем не менее они поженились. Олдмену досталась Ума — свежая и нежная, как полевой цветок, с терпким налетом сексуальности и целомудрия. Гэри же достался Турман в самом расцвете своего очередного запоя, с недельной щетиной и мутными глазами. Она обещала себе быть верной Гэри не столько физически, потому как мыслей об измене родиться в ее голове просто не могло, а духовно, но Турман даже не подозревала, как нелегко ей будет сдержать данную клятву.
Супруг старательно приучал ее к марихуане и вечеринкам, заканчивающимся непременными оргиями, а она варила ему овощной суп — у Гэри был гастрит — и регулярно вытаскивала его из полицейских участков, задержанного за пьяные дебоши в компании с Кифером Сазерлендом. Он просыпался по утрам — жилистый, сухой, циничный, уже практически старик, с жутчайшим похмельем, а на него смотрели влюбленные глаза той, что вчера тащила его до машины, укладывала спать и улаживала проблемы с полицией. Олдмен ненавидел себя за собственные слабости, но ее он ненавидел еще больше — за ровный голос, кроткий взгляд и бесконечное всепрощение. «Оставь меня в покое, чертова святоша!» — кричал он за час до того, как в очередной раз упал на колени и начал просить прощения, и за три часа перед тем, как снова завалился в какой-нибудь кабак с Сазерлендом. Все закончилось зимой 1992 года, когда Ума без лишних слов собрала свои вещи и подала на развод, а Олдмен охарактеризовал причину их разрыва на удивление тактично: «Попробуйте жить с ангелом».
Следующие 10 лет Ума работала, уделяя своей личной жизни ровно столько внимания, чтобы ее не стали считать лесбиянкой. Время от времени ей приписывали романы то с Робертом Де Ниро, то с Миком Джаггером, то с Ричардом Гиром и Тимоти Хаттоном — «с каждым, с кем я пила кофе», как говорила Турман. Актриса не боялась вступать в открытую конфронтацию с режиссерами, по-прежнему видевшими в ней лишь длинные ноги и гипнотически сексуальный взгляд. Так случилось и с ее героиней — Ядовитым Плющом в картине «Бэтмен и Роббин». По замыслу автора она должна была получиться эдакой роковой злодейкой, но Ума, специально для роли изучавшая пластику движений актеров театра кабуки, предпочитала добиваться своего не драками и «лобовым» совращением противника, а интеллектом и грацией, что не могло не вызвать недовольства режиссера. Между тем актрисе, твердо знавшей, чего она хочет добиться в профессии, было решительно наплевать на то, что ее называли не иначе как «невротичкой» и «занудой». За десять лет упорной работы Ума стала «оскароносной» Мией из «Криминального чтива» и главной героиней интеллектуальных фильмов, регулярно проваливавшихся в прокате. В работе она искала не денег, а самореализации, в семейной жизни — не комфорта, а гармонии.
Человек, который показался ей «близким по пути и духу», нашелся спустя десять лет. Случилось это во время съемок фильма «Гаттака», где Турман снималась вместе с Итаном Хоуком. Это была встреча идеальной женщины (по сценарию именно такой и предполагалась героиня Умы) с мужчиной, пытающимся обмануть собственную природу, что по сути было также недалеко от правды. Хоук — депрессивный интеллектуал, который на манер Турман презирал коммерческое кино и обладал имиджем сложного человека. Казалось бы, их встреча была предопределена давно и окончательно. Во время одной из поездок в Индию старый провидец сказал Уме, что ее судьба — мужчина с цепочкой на ноге. В ответ девушка только улыбнулась, не приняв слова старика близко к сердцу, но ни с того ни с сего вдруг решила сама надеть цепочку на щиколотку. «Чтобы лишний раз подчеркнуть свой 42-й размер ноги», — шутила она, избавившись от комплекса на этот счет после того, как Квентин Тарантино во всеуслышание заявил, что таких божественно сексуальных ступней, как у Умы, нет больше ни у кого. Однажды в перерыве между съемками «Гаттаки» Итан залюбовался заснувшей в кресле Умой с дымящейся сигаретой в руке и раскрытой книгой на коленях. Внимание Итана привлекли ступни ее босых ног, красноречиво воспетые Квентином: повинуясь какому-то внутреннему порыву, он аккуратно расстегнул серебряный браслетик на ноге девушки и надел на себя. Тот день они назвали днем своего обручения.
Итан приходил в ее маленькую двухкомнатную квартиру с огромными окнами и длинными стеллажами, уставленными какими-то странными божественными фигурками, и чувствовал себя попавшим в Зазеркалье ребенком. Атмосфера дома, наполненного необычными запахами и вещами, сосредоточенные, почти прозрачные глаза Умы, ее босые ступни, мягко ступающие по блестящему полу, любимая собака чау-чау, которую девушка поила зеленым чаем вместо воды, — все это пугало и нравилось одновременно. Итан, трудолюбиво работающий на имидж «непростого парня», пишущий книги и выступающий в рискованных театральных постановках, наконец-то нашел девушку, которая не казалась, а действительно была «непростой». Ему оказалось с ней невероятно трудно — порой он вообще не понимал, о чем Ума говорила и думала.
Остановка № 3: мужество
Офмциально пара венчалась в мае 1998 года в Манхэттенском соборе: Ума, будучи на седьмом месяце беременности, на голову выше мужа Итана, не согласившегося побриться даже в день собственной свадьбы, и громадный кортеж из полицейских машин, оберегавших молодоженов от папарацци. Хоук надел на палец своей супруге обручальное кольцо с восемью бриллиантами, семь из которых сверкали на его поверхности, а один был спрятан на внутренней стороне, как бы символизируя то, что между ними всегда останется нечто, не поддающееся определению.
С появлением на свет Майи Рэй Турман-Хоук, рожденной после двадцати восьми часов схваток и с большим риском для жизни Умы, супруги переехали из маленькой нью-йоркской квартиры, где негде даже было поставить детскую кроватку, в древний особняк. В доме никто не жил порядка десяти лет, поэтому Турман решительно принялась за обустройство семейного гнездышка. Пока Итан работал в Канаде над картиной «Снег падает на кедры», Ума консультировалась со строителями, выбирала сантехнику, ругалась с грузчиками, расставлявшими по комнатам мебель, на время забыв о том, что когда-то жила только кинематографом. Спустя три года Турман, родившая сына, официально попросила своего директора не беспокоить ее по поводу работы. Отставку получил даже сам Тарантино, задумавший сценарий «Убить Билла» именно для нее и приостановивший съемки, ожидая, пока Турман не разрешится от бремени. Со стороны могло показаться, что Ума и Итан идеально подходят друг другу — оба сложные и замкнутые, не ищущие славы и денег. Проблема заключалась в том, что для Итана это было частью имиджа, а для Умы — природной сутью. Хоуку сложно было привыкнуть к стоящей на туалетном столике урне с прахом любимого кота Турман, бесконечным медитациям и отказам от выгодных съемок. Между ними была прозрачная стеклянная стена, непреодолимая громада которой росла день ото дня: они видели друг друга, но прикоснуться, понять, ощутить близость не могли. И если для Умы это был вопрос времени и привычки, то для Хоука — причиной постоянного дискомфорта, который он испытывал в обществе собственной жены. Поэтому, когда однажды Хоук вошел к жене в комнату со словами: «Я ухожу. Я полюбил другую», — Ума была готова к этому и, не поворачивая головы, ответила: «Спасибо, что нашел в себе силы сказать об этом мне в лицо», — продолжая баюкать ребенка.
Итан, ожидавший, что Ума, оставшаяся с двумя детьми и разбитым сердцем, будет искать повод помириться, настаивать на встречах, пугать адвокатами, расстроился, не получив ни одного доказательства переживаемой ею трагедии. После месяца, проведенного в обществе канадской фотомодели Джен Перцоу, он позвонил жене с предложением официально оформить развод, надеясь тем самым вывести Уму из равновесия, сделав факт их разрыва достоянием общественности. «Прости, но у меня сейчас нет на это времени, — спокойно ответила женщина, — я пойду к адвокату, как только ты решишь жениться. Заниматься этим раньше нет никакого смысла. Сообщи мне, когда надумаешь узаконить свои отношения с этой девушкой, а раньше, будь добр, не беспокой меня». «Как ты без меня, Ума? Как там дети?..» — спросил Итан, но на том конце линии уже звучали короткие гудки.
Турман, отказавшаяся хоть как-то прокомментировать отставку мужа, с удвоенной энергией принялась за работу. Вместо того чтобы изнурять себя низкокалорийными диетами и ночевать в спортзале, она налегала на сладкое и мучное, избавившись таким странным способом за месяц от двадцати пяти фунтов. Тарантино, к которому актриса пришла в состоянии полной боевой готовности, облаченная в спортивный костюм а-ля Брюс Ли, пошутил: «Может, стоит переименовать фильм из «Убить Билла» в «Убить Итана»?» «Скорее в «Убить Уму», — ответила Турман, бросив взгляд в сторону мистера Пина, мастера по восточным единоборствам, сжимавшего в руках тонкое лезвие самурайского меча.
